Молоко волчицы

Остатки взвода решили взорвать завал. Но меткий Игнат не подпускал их близко. Снова попытались вырваться назад — свинцовый ливень. Тогда залегли, спрятались в густом можжевельнике. Спиридон даже слышал их говор. Патронов он не жалел — и ветки можжевельника падали и падали.

Сразу с горы навалился туман. Спиридон, наверху, заметил это первым. Для оставшихся немцев это спасение — в тумане они незаметно выползут из ущелья. Но когда первый стрелок приблизился к выходу, по-пластунски, пулемет заговорил в упор.

Оставалось последнее — выйти по стене ущелья, пользуясь туманом. Стали слышны слабые удары — крючья вбивают. Ушли бы. Но ветер унес туман. Открылись пять альпинистов на высоте двухэтажного дома, на выступе, и один выбравшийся наверх с веревкой. Этого Игнат снял первым. Потом с уступа свалились двое, повиснув куклами. «Максим» бил до тех пор, пока уроженцы Рейна и Эльбы, победители Альп и Гималаев не вгрызлись в каменные бивни Царя Горных Духов, как еще называется Эльбрус.

Короткий зимний день угасал. Надо успеть до темноты проверить: есть ли еще живые и раненые. Сверху Спиридон насчитал семнадцать трупов. Значит, шесть солдат в можжевельнике. Там они и оказались, тяжелораненые. Но прежде чем идти туда, пустили собак. На мертвых они не лаяли, а у кустов рычали. «В плен не сдаются, гады!» — подумал Спиридон, и тут вышел из кустов стрелок с белым платком. Спиридон показал ему: к выходу. На выходе встретились. Немец объяснил ему, что пятеро его товарищей нуждаются в помощи, остальные убиты. Спиридон собрал сотню, взял оружие мертвых, и пошли в можжевельник. Пять пар глаз смотрели на страшных, бородатых горных духов — вот тебе и пастухи.

— Э, да их уже не вылечить! — сказал Спиридон и пришил автоматной строчкой пятерых раненых к высокой земле Кавказа. — Рассказывай! обратился он к парламентеру и показал на Крастерру.

Крастерра понимала с трудом. Ганс Айсберг, двадцать два года, восходитель по профессии — собирался штурмовать Эверест, мать, невеста, отец погиб в гитлеровской тюрьме; член нацистской партии, протестует против незаконного убийства раненых.

— Незаконного! — засмеялся Спиридон. — Он что, не в своем уме? Спроси его о фронтовых делах.

Идет массовое отступление немецких войск — богиня победы не сопутствует им, война проиграна, но не кончена.

Спиридон смотрел на расстрелянных раненых — один шевельнулся, икнув.

— Какие цветки! — показал командир на трупы двухметрового роста. Мой Васька был пониже, а гвардеец! Теперь матерям отпишут: пропал в горах Кавказа.

Сотня оделась в свитеры, меховые куртки, кожаные брюки, ботинки на шипах. Все документы Спиридон сложил в один планшет. Содержимое вещмешков — хлеб, спирт, консервы, шоколад — в общий котел. Оружие и патроны в арсенал. Зажигалки, фонарики, ножи в пользование. Орлиными перьями украсили землянку, а эдельвейсы остались на рукавах курток. Семь Железных крестов Спиридон раздал поровну своей семерке, а восьмой нацепил себе на грудь — таким образом ему досталось два.

— Вы нарушаете офицерский кодекс о ношении орденов! — сказал пленный Крастерре.

— Чего он хочет? — спросил Спиридон.

Пленный хотел не мало: чтобы его доставили в штаб регулярной армии, отправили письмо матери, покормили.

— Пускай пишет, кормить до отвала.

Немец ел и по-мальчишески улыбался бабам-стряпухам. Оставшись в нижней рубахе — снял свитер и куртку от жары, — он писал письмо. Большелицый, светлоглазый гигант с ранними залысинами, какие часто бывают у спортсменов. Бабы не могли смотреть ему в глаза — добрый, просящий взгляд, и чуть с лукавинкой и хитрецой, с болью и непониманием. Человек, мог бы на тракторе ездить, как Федька Синенкин, такой же верзила, физкультурником быть или учителем — ишь пишет как ловко!

Спиридон спрятал его письмо в планшет и сказал Крастерре:

— Переводи: с регулярной армией связи не имеем, держать в плену не можем — взвод перебить смогли, а за одним уследить трудновато — ни поспать, ни поесть. Так что пусть извинит…

Немец понял. Встал, попросил его похоронить, о своей смерти он уже написал матери, и попросил вернуть ему на кепи орлиное перо.

Он вставил перо щеголевато, разгладил складки на брюках, поблагодарил женщин за обед и перевязку и показал глазами — готов.

— Ты, Игнат, — тихо сказал Спиридон.

— У меня и так счет большой.

— А у меня Васька, сын, перед глазами.

— Вы что задумали, изверги? — вдруг закричала со слезами Люба. — Он же во всем признался!

— Веди, да подальше! — приказывал Спиридон.

Игнат хмуро сидел. Митька и Иван бесшумно выскользнули прочь — коров надо собирать. Дал командир промашку — сразу кончать надо было. А теперь сотня слюни распустила.

— Спроси его, сколько он убил наших?

Парень улыбнулся — разве не с него сняли Железный крест! А их даром фюрер не раздает!

— Выходи! — Спиридон показал на дверь.

За скалой дважды треснуло. Немного погодя еще раз — живучий попался немец.

Приближался Новый год, сорок третий.