Молоко волчицы

— Об этом надо стараться не упоминать — могут припомнить, ибо по замыслу всех революций пашню жизни может удобрить лишь кровь аристократа. Слово дворянина: о вашей помощи не узнает никто, я уеду.

— Я не могу обещать, но поговорю с комендантом… он сейчас придет.

Человек ушел на башню. Вскоре лязгнула щеколда двери — явился Антон.

— Ты уже приготовила свой кизиловый чай? — спросил он.

— Это не твой стакан. Здесь был один человек.

— Кто? — насторожился комендант.

— Друг моих родителей, ученый. Он дворянин. Просит помочь ему незаметно уехать. Его наука отдалена от политики. Он привез мне медальон отца. Вот он.

— Что же он просит?

— Пропуск, мандат какой-нибудь, бумажку.

— Это не по моей линии.

— По твоей.

— Ты настаиваешь?

— Да.

— Любовь довольно быстро вспоминает о своих правах, — садится любимому на шею, судит, указывает, подгоняет. Честно говоря, я не хотел бы этого. Человека твоего надо проверить — точно ли он ученый и точно ли ему надо уехать.

— Ты ставишь меня в неловкое положение, я обещала ему помочь, а получается, что выдам его.

— А если он вражеский лазутчик?

— Вы помешаны на врагах, даже своих подозреваете. Если ты арестуешь его, то арестуй и меня!

— Он дворянин, и он не перешел на сторону народа.

— Я тоже дворянка. Тот, кто бежит, тот не враг. Его арест будет вечным пятном крови на моей любви, если это любовь.

— Где он?

— Сначала обещай помочь ему.

— Я должен поговорить с ним.

— Он мой гость, рядом.

— Надеюсь, он не станет стрелять. Зови. — Все же Антон положил руку в карман — на кольт.

Это был старик, седой, с трагически жалким лицом. Он низко поклонился и молчал.

— Чем вы занимались последний год? — спросил комендант.

— Скрывался от людей, и только.

— Как мне верить вам?

— Мне шестьдесят семь лет, и если вы были офицером, то, конечно, учили топографию по моему учебнику. Я Севастьянов, полковник.

— Почему вы не стали служить революции?

— Я стар. И потом, мое происхождение. При нынешнем положении я потенциальный наследник дома Романовых.

Антона кинуло в пот.

— Я никогда не имел связи с двором, был в опале, даже сидел в молодости в тюрьме, у меня была громкая история — всего не расскажешь, потом меня забыли, и я занимался любимым делом — топографией. Я не скрываю, что хочу эмигрировать, но лишь для того, чтобы дописать свой главный труд, коего пять томов выпущены, а три остались в набросках.

— Я дам вам мандат в Москву и напишу письмо Свердлову, оставайтесь в России — ученые не отменяются.

— Это невозможно по многим причинам. Я не сочувствую революции, но я и не враг ей.

«Избегайте лишней крови!» — постоянно говорил Денис Коршак своим товарищам.

— Я очень прошу тебя, Антон, помоги ему уехать, сделай ради моего покойного отца, ведь и он помог тебе когда-то, — заплакала Невзорова.

И комендант, подумав, сказал:

— Хорошо, через час идет поезд в Екатеринодар. Дальше белые. Я посажу вас в него. Сумеете уехать — ваше счастье.

— Спасибо.

Они ушли.

Наталья Павловна задумалась над портретом военкома, что-то пририсовала.

Вернулся комендант. Тоскливо сыпал пшено соловью, раскрывавшему клюв в клетке. Потрогал куклу. Вспомнил слова Коршака: тот, кто не с нами, враг.

— Я, пожалуй, пойду, — направился он к выходу.

— Нет, нет! — почуяла она неладное, схватив его за руки.

— Тогда одевайся ты. Мы предстанем перед ревтрибуналом.

— Антон, милый, ты что?

— Гражданка! Именем Советской власти — вы арестованы!

— А ты — ты тоже арестован? — проснулась в ней злость за все тяготы последнего времени.

— Да. Я конвоирую двоих…

— Но ведь это все, конец…

— Это решит трибунал.

С ней сделалась истерика. Он вынужден был держать ее, перенести на кушетку. Она успокаивалась. Незаметно он сам, обессиленный, задремал. Прошло не более трех минут — и он вскочил, поправил портупею с кольтом, негромко сказал:

— Извини, я виноват один…

Подошел к холсту. Портрет был почти готов. Под ногами гунна-завоевателя осколки цивилизации. Над головой вечный Батыев путь. Сзади туча — неисчислимые орды. На плечах совсем свежая краска — то ли отблеск звезд, то ли золотятся погоны, древний воинский знак. Погоны в те дни срубали вместе с плечами, особенно золотые.

— Это зачем погоны? — нахмурился комендант.

— Так я вижу тебя.

— Соскобли. Прощай. Я конвоирую одного себя.

Дождь лил не переставая. В клетке умирал соловей. Лежала японская кукла. И безвольно, как кукла, лежала Невзорова.

Из комендатуры Антон позвонил по линии — задержать в вечернем поезде пассажира и дал приметы.

Перед утром пришло сообщение: пассажир задержан, передан в руки революционного правосудия.

Пришел Денис Коршак. Лицо у коменданта серое.

— Опять не спал? — спросил он Антона.

— Спал, да плохо.

— Как с креста снятый. Надо дать тебе передышку. Нездоров ты.

— Слушай, Денис, закрой-ка дверь…

Антон рассказал председателю Совдепа все, что случилось в эту ночь.

— За глупость тебя судить надо. За честное признание — похвалить. А то, что задержал такую птицу, молодец — достоин награды.

— Судите. А награды не надо. Ежели можешь, не говори никому, что задержал я. А что в поезд сажал — за это судите.