Молот ведьм

Ведь люди дожидались зрелища, а всякое замешательство оттягивало финальное развлечение.

– «Мастер»? – переспросила Рита, склоняясь ко мне. – А можно ль спросить, отчего уважаемый бургграф вас так называет?

Вопрос был по существу, ибо в Биарритце я не носил официальной одежды – черного кафтана с вышитым на нем серебряным сломанным распятием, – но одевался как обычный мещанин.

– Так ведь Мордимер суть мастер веры и справедливости, знаток человеческих сомнений, – ответил вместо меня бургграф с избыточным, как на мой вкус, пафосом.

Я склонил голову:

– Всего лишь покорный слуга Господа.

– Ин-кви-зи-тор, – догадалась Рита. – Но ведь вы в Биарритце не по службе, верно?

– Боже упаси, – снова отозвался бургграф. – Он мой друг и милый сердцу гость.

Я снова склонил голову и ответил:

– Это честь для меня, ваша милость.

Тем временем толпа уже успокоилась, а негодяя, который кидал камни, схватили и оттащили в сторону. Насколько я знал бургграфа, будет он столь сурово наказан, что после дважды подумает, прежде чем снова нарушать порядок.

Осужденный поднялся с колен. Лицо его было в крови – он пытался стереть ее рукою, но кровь все текла из рассеченного лба.

– Бог свидетель, я не виновен в тех преступлениях, – крикнул он. – Смилуйтесь, господин бургграф, во имя Божье. Смилуйтесь! – протянул руки к ложе, в которой мы сидели.

Бургграф оперся о поручни кресла и с трудом поднялся на ноги.

– Верши свою повинность, пыточный мастер, – произнес он установленную формулу, будто и не слышал мольбы осужденного.

Обрадованная толпа завыла, а осужденный снова пал на колени и спрятал лицо в ладонях. Меж пальцев текли ручейки крови. Помощники палача взяли его под руки и подвели к самой петле. Да только на помосте все еще не было палача!

– Теперь смотрите, – сказал бургграф довольным тоном.

Снова зазвучали трубы, доски эшафота раздвинулись, и наверх выехал палач в кроваво-красной рубахе. Толпа, ошеломленная, удивленная и обрадованная неожиданным явлением, завыла во все горло. Раздались стук каблуков и свист.

– Поздравляю, бургграф, – сказал я. – Чрезвычайно достойный эффект.

Линде аж засветился и глянул на Риту, проверяя, благосклонно ли та отнеслась к действу, но прекрасная певица сидела с милой, отрешенной улыбкой.

Палач из Альтенбурга не был – что еще сильнее удивило присутствующих – в капюшоне, закрывавшем лицо. Видно, мало заботился об анонимности, а может, любил, когда дивились его красоте. Ибо, хоть ваш нижайший слуга и не знаток мужских статей, но подозревал, что палач по нраву женской половине общества. Его светлые волосы развевались на ветру, а на лице застыло выражение воодушевления. Полагаю, он мог бы добиться успеха как модель для скульптора или художника, но выбрал иной путь. И казалось мне, что не слишком долго будет по нему идти, ведь анонимность палачей не чья-то прихоть, но – защита от мести семей и друзей пытаемых да казненных.

Палач подошел к преступнику, положил руку ему на плечо и что-то прошептал в самое ухо. Скорее всего, просил о прощении, как и следует, согласно обычаю, но осужденный лишь тряхнул головой в немом протесте. Возмущенная толпа враждебно загудела. Палач развел руками и усмехнулся. Это несколько испортило эффект, поскольку даже с такого расстояния я заметил, что зубы у него неровные и почерневшие, с дырой на месте левого верхнего резца.

На эшафот взобрался худой монах с выбритой тонзурой и оперся на плечи осужденного. Я видел, что молится, поскольку губы его беззвучно шевелились. Потом монах перекрестил преступника и сошел с помоста.

Помощники связали осужденному руки за спиной, после чего приволокли к петле низкий широкий табурет и помогли преступнику на него встать. Тот, казалось, окончательно смирился с судьбой, но помощники палача были явно начеку. По прежнему опыту наверняка знали, что человек перед лицом смерти способен проявить неожиданное и сильное сопротивление. А кажущаяся пассивность – превратиться в отчаянную, безумную ярость.

Однако сейчас ничего не сулило сложностей. Осужденный позволил накинуть себе на шею петлю (палач скрупулезно изучил веревку, едва ли не с лаской дотрагиваясь до каждого волоконца) – и стоял теперь, готовый ко всему, с головой, откинутой назад.

– Готов поспорить, что он умрет до заката, – сказал Шпрингер.

– Принимаю, – сразу отозвался полноватый мужчина в вышитом золотом кафтане, который сидел за нашими спинами. – Тридцать крон?

– Да пусть будет пятьдесят, – ответил Шпрингер.

– Тогда и я войду на пятьдесят, – тихо сказал высокий дворянин, сидевший за два кресла от прекрасной Риты. – Я видел этого палача в Альтенбурге, господин Шпрингер, и могу поручиться: вы только что потеряли деньги.

– Всяко случается, – глубокомысленно изрек советник бургграфа. – И не всегда, как хочется.

– А вы, мастер, – спросила меня Рита. – Не воспользуетесь вашим богатым профессиональным опытом, чтобы сказать нам о способностях коллеги? Умело его повесит или нет? Осужденный будет дрыгать ногами до заката или испустит дух раньше?