— Он мужик хороший, безусловно. Это доказано, — говорит Молотов. — Может быть, он стихотворение какое-нибудь новое принес, можно прочитать.
— Я принес вам новую книгу в подарок — «Правое дело», где напечатаны стихи, посвященные вам. «В. М. М.» — и все понятно. Два стихотворения вам посвящены — «Мои красавцы — старики…» и «Большевик» (читаю):
— Правильно, — говорит Молотов посреди моего чтения.
— Сталин в Туруханске был, Молотов в Манзурке в ссылке, — говорю я и продолжаю читать:
— Тут тоже намек есть, — говорит Молотов. Он рассказывал мне, как Ленин, провозглашая Советскую власть, приподнимал ногу, и была видна протертая подошва его ботинка. Я заканчиваю стихотворение:
— Правильно, — говорит Молотов.
Мы пришли поздравить его с днем рождения: Харлампиев, Малашкин и я. Подарили ему большую фотографию: Сталин на Мавзолее. Последний выход Сталина на трибуну.
— Очень хороший, — говорит Молотов. — Красавец.
— Он-то смотрит на тебя, — говорит Малашкин.
— Смотрит, смотрит, — соглашается Молотов. Мы сфотографировали Молотова на фоне этого портрета
Хлеб
— Хлеб какой, — возмущается Малашкин, — есть нельзя. Домешали чем-то, что это такое? При Сталине трудновато было доставать хлеба, но хлеб был замечательный!.. Он человек большой, и Вячеслав Михайлович рядом с ним. Иногда не хватало хлеба, ордера были, но хлеб настоящий.
— Все это стариковские штучки, — отвечает Молотов. — Я каждый день ем хлеб, как и ты, — ничего. Бывает неважный…
— А при Сталине и тебе был настоящий, — не унимается Малашкин. — Трудно было во время войны, а хлеб замечательный был. Как война кончилась, стало всего много. А сейчас что? Ты берешь хлеб — он сухой. Из чего он сделан? Из гороха?
— Однобоко нельзя так, — замечает Молотов.
— Я вот вспоминаю, — продолжает Малашкин; — только война началась, только немцы напали, Сталин взял меня за руку, я ему много рассказал. Он ко мне хорошо относился… Он тридцать лет руководил страной, он остался, он же великий человек!.. Как у нас с хлебом пойдет? Очень трудно. Надо хлеба просить.
— Ничего, можно и попросить, — говорит Молотов. — Хлеба мы найдем, обойдемся.
— Наша Родина, наша земля, мы столько хлеба покупаем, где наш хлеб?
— Да где наш хлеб? Просто надо познакомиться с делом! — восклицает Молотов. — И будешь знать.
— Ты мне не проповедуй! — парирует Малашкин. — Вот у нас, когда я в деревне жил, шли в Ефремов, в город, сотни тысяч лошадей хлеб везли. А теперь что?
— Думаешь, тысячи лошадей! — говорит Молотов. — У нас теперь хлеба гораздо больше, чем было раньше, но у нас все на государственном обеспечении! У нас все увеличивается, а ты ничего не читаешь, не следишь!
— Я знаю очень много, — возражает Сергей Иванович.
— Нет, плохо знаешь, — гнет свое Молотов.
— У нас шестая часть земли, и у нас хлеба нет.
— Только ты забываешь одно, что мы боремся с империализмом, это ты забываешь на старости лет!
— Почему же при Сталине мы не покупали хлеба? Продавали!
— Это ты ошибаешься. Когда мужики недоедали, в городе было мало рабочих, тогда и продавали. Ты, безусловно, не знаешь некоторых азбучных цифр!
— Наша земля, Украина, Россия…
— Повторяешь то, что все знают.
— Сегодня в «Правде», в передовой, прямо вашими словами сказано, — обращаюсь я к Молотову. — «Решение всех этих проблем — дело не только одиннадцатой, но и последующих пятилеток». (Имеется в виду записка Молотова, посланная в ЦК. —
— Да, да, — соглашается Молотов и говорит Малашкину:
— Не плетись в хвосте других! Не плетись…
— Был ты и Сталин — и хлеб был, было всего, — упорствует Малашкин.
— Тогда мы были отсталая страна, рабочих мало, мало кого надо было кормить, а теперь у нас громадное строительство, громадные фабрики, заводы, всех надо кормить.
— Во-первых, руководство должно позаботиться, — говорит Сергей Иванович, — должно быть умно…