"Молва"

своих коротких невидимых ножках к ближней куче

сухой ботвы...

— Человек шестьдесят, не больше, — нацелив

бинокль на приближавшуюся вражескую колонну,

определил Бадаев и негромко крикнул: — Приготовиться!

— Приготовиться... готовиться... овиться, — тихо, от

бойца к бойцу, покатилось по цепи.

Все замерли. Лишь один ежик все никак не мог

успокоиться и возился в ботве, но спустя некоторое

время притих и он. Наступила немая, подсекающая нервы

тишина. В воздухе, как показалось Яше, словно

произошла внезапно какая-то перемена — из него как будто

улетучился моментально весь кислород. Иначе отчего

бы так трудно стало дышать и быстро-быстро, как

сумасшедшее, колотится сердце?..

Расстояние до фашистов сокращалось на глазах.

«Метров пятьсот, четыреста... триста пятьдесят», —

прикидывал Яша, чувствуя, что голова наполняется каким-

то нестерпимым звоном, а уши точно закладывает

ватой...

Впереди колонны на тонконогом белом коне

покачивался офицер. Солдаты следовали за ним пешком.

Враги... Все ближе и ближе... Уже почти можно

различить лица... Галдят что-то, ржут, как лошади.

Радуются, сволочи, что наконец-то дорвались до Одессы...

Наверняка радуются... Как же, вот она, перед ними.

И вдруг, как наяву, перед глазами Яши молнией

пронесся донельзя странный калейдоскоп лиц: матери,

Ромашки — так звали девочку, в которую он был

влюблен в первом классе и которая давным-давно уехала

с родителями куда-то на Урал; одноногого чистильщика

Бунька, выпивохи с «Привоза», бывшего юнги со

знаменитого броненосца «Синоп», на котором много лет

плавал отец; брата Алексея, с которым мастерили

«Диану»; и последнее — придавленной стволом акации

девочки в розовой кофточке, женщины с грудным

ребенком...

Яша крепко прижал к плечу приклад автомата,

опустил палец на спусковой крючок.

22

— Ты что? — испуганно прошептал Бадаев и сильно,

до боли, сжал Яшино плечо. — Спокойно...

Офицер посматривал по сторонам, туго натягивая

поводья, сдерживая коня. Было заметно, что тишина

настораживала и пугала его. Особенно подозрительно он

поглядывал на виноградники и тихие огни садов Неру-

байского. На балку, в которую, как в мешок, втягивался

его отряд, он внимания не обратил.

— Это огородное чучело на жеребце не троньте, —

заявил дед. — Оно — мое.

— Огонь! — привстав, крикнул Бадаев и прошелся по

колонне из автомата.

В то же мгновение раздался дружный винтовочный

залп, яростно застучали пулеметы.

— Вот вам, вот вам, — как в бреду, горячечно

повторял Яша, судорожно нажимая на спусковой крючок.

Лошадь под офицером взвилась на дыбы, заржала и;

скошенная пулеметной очередью, рухнула на дорогу,

придавив своей мертвой тяжестью уже мертвого седока.

— Землицы нашей захотели, сукины дети! — приго

варивал дед Гаркуша, загоняя в патронник очередной

патрон. — Так получайте, получайте, не стесняйтесь!

Солдаты метались, шарахались из стороны в сторону,

беспорядочно отстреливались, падали, сраженные

партизанскими пулями. Однако несколько человек укрылись

за" придорожными камнями, в бурьяне, и открыли

отчаянно-беспорядочный огонь из автоматов.

Яша увидел, как в трех-четырех шагах от воронки

вскипело несколько фонтанчиков земли, услышал, как

над головой просвистели пули.

— Ах, так! — прогудел Еруслан и, страшный и

гневный, оторвался от пулемета, выпрямился во весь свой

великаний рост и одну за другой швырнул две связки

гранат.

Столбы огня, оглушительный грохот, свист осколков,

крики — и все стихло. Бой закончился.

— Все, — сказал командир, вытирая со лба пот. —

В диске пусто.

— Амба! — пророкотал Еруслан, осматривая

поле боя.

— Будут помнить Гаркушу, — добавил дед и, достав

кисет, начал скручивать цигарку. Руки его тряслись,

махорка сыпалась с оторванного клочка газеты на землю.

— Неужели все? — удивился Яша, еще не веря тому,

23

что бой действительно закончился и что все произошло

так скоротечно.

Но факт оставался фактом: вражеский отряд был

уничтожен полностью. Бойцы Бадаева обвешивались

новенькими немецкими автоматами, подбирали гранаты,

набивали подсумки и карманы нерасстрелянными

трофейными рожками.

— Вот ты и получил настоящее боевое крещение, —

поздравил Бадаев Яшу. — А сейчас — в город! О том,

что участвовал в бою, никому, понял? Ни-ко-му! Первые

дни — никаких действий. Пока запасайтесь самоварами,

керосинками, примусами, кастрюлями, чайниками и

прочей дребеденью. Но открывайте мастерскую только после

того, как Федорович получит на это официальное разре-

24

шение властей... Каждый свой шаг согласовывать с

Федоровичем. Еще что? Кажется, все, остальное ты

знаешь, — и Бадаев притянул к себе Яшу, обнял.

— Ну, братишка, бывай! — Еруслан подошел к Яше

и, стиснув его в своих железных объятиях, поцеловал. —

Круто придется или обидит кто — зови Еруслана.

Обещаешь? Ну вот и хорошо...

— Ладно, — пообещал Яша.

Еруслан потоптался еще с полминуты, не зная, что

следует сказать напоследок, на прощанье, но потом,

решив, вероятно, что уже все сказано, наклонился, взял

в охапку четыре трофейных пулемета и, взвалив их на

спину, неторопливо зашагал за товарищами к входу

в катакомбы.

25

— Не задерживайся, сейчас каждая минута

дорога,— крикнул Бадаев Яше, когда тот подбежал к куче