"Молва"

Приподняв голову, Яша яростно плюет в крыс.

Это единственное, что он может сделать...

Еще несколько минут он лежит неподвижно, затем

108

с трудом поднимается. Шатаясь, направляется к стулу.

Усаживается. Из щели в стене извлекает клочок

бумаги, кусочек графита. Надо торопиться. За каждым

его движением в дверной глазок шпионит надзиратель.

Если надзиратель заметит бумагу, снова поволокут на

допрос. Снова будут пытать. И действительно, в

следующее мгновение глазок в двери засветился.

Надзиратель начал быстро шарить по камере. «Еще одна

крыса!» — с ненавистью подумал Яша.

Кружится голова. Ледяная вода ломит босые ноги.

Написать товарищам, что снова подвешивали на крюк

и резиновой дубинкой били по ребрам? Или о том, что

опять забивали под ногти раскаленные иглы? Нет, не

стоит.

Что ему здесь не сладко, они и так знают. Есть дела

поважнее. Нужно сообщить на волю, почему не удался

побег из тюрьмы, о том, как его предали... Впрочем,

что расписывать неудачу? За последние дни он узнал

имена предателей и тайных осведомителей сигуранцы.

Вот о чем надо писать. Красная Армия вернется.

Обязательно вернется. От расплаты предатели не уйдут.

Не должны уйти... Надо написать о верных друзьях-

товарищах — Саше Чикове, Ване Воробышке, его

брате Николае, об Алексее Хорошенко, Грише

Любарском, об Алексее, брате. Геройские, хорошие ребята.

Не дрогнули и не выдали врагу тайн. Ни под какими

пытками. Как и его, всех их приговорили к расстрелу.

И обеих Тамар — Межигурскую и Шестакову. Тамару-

маленькую и Тамару-большую. И дядю Володю, их

бесстрашного командира, тоже... к расстрелу...

Душный, тяжелый ком предательски подкатывается

к горлу... Председатель суда сказал им, что они имеют

право подать ходатайство о помиловании на имя его

величества короля Румынии Михая Первого. «Мы на

своей земле, — гневно бросил ему в лицо дядя

Володя. — А на своей земле мы у врагов пощады не

просим». Хорошо сказал. За всех...

Яша разглаживает на коленях бумагу. Писать

неудобно. Дрожат, не слушаются руки. «Пишу и не

знаю, удастся ли написать еще раз. Скоро меня

расстреляют. Уже зачитали смертный приговор... Запомните

эти фамилии (запишите): Федорович, Белоусов,

Дашкевич, Трофимова, Козубенко, Малукало... Это

предатели. Когда придут Советы, отнесите этот список куда

109

надо. Мне и моим друзьям было бы легче умирать,

если бы знали, что этих собак прибили...

Смерти я не боюсь. Я умру, как подобает

патриотам Родины. Прощайте, дорогие!»

Гремит засов, дверь камеры со скрежетом

открывается, и конвойный вталкивает избитого Гошку,

давнего Яшиного знакомого по Привозу. Несколько

мгновений Гошка смотрит на Яшу и, не узнав его,

прислоняется к стене.

Яша глазами подзывает Гошку.

— Гоша!

Услышав свое имя, Гошка внимательно смотрит на

Яшу и, наконец, узнает его. На его глазах появляются

слезы. Он подходит к Яше, обнимает его.

— Прости, плохо я думал о тебе...

— Ладно, Гошка, ладно... Не о том сейчас говорить

надо, не о том... Нас предали, понимаешь? Предали.

Их, сволочей, никто на воле не знает... Поклянись, что

выполнишь мою просьбу. Тебя выпустят. Поколотят и

выпустят... Наверно, снова стащил что-то у фрицев?

— Касторки налил соседу в кастрюлю. А он где-то

служит...

— Все равно выпустят. Клянись, что поможешь.

— Клянусь.

Яша отрицательно качает головой.

— Не так.

— Как одессит клянусь.

— Не так.

— А как, как? Ты скажи!

— Родиной поклянись... Самым дорогим...

— Клянусь...

...Утро. Туманное, серое. Гремит засов.

— Гордиенко! — голос надзирателя сонный,

недовольный.

— Ты помнишь, какую дал клятву! — шепчет Яша

Гошке. — Смотри!

— Гордиенко!

По лицу Гошки катятся слезы.

— Ну-ну, не надо, — говорит Яша, толкая Гошку

скованными руками. — Не надо...

Шел второй год войны. Стоял июль. До Дня

Победы над врагом оставалось 1018 дней...

.