Молвинец

О, я же мать всех с тобой не зачатых детей:

Катей, Иришек, Иванов, Данилов, Антонов…

Страстной звездою на небе примята постель

сладостных стонов!

***

Что вверила в руки твои

Клаасовый пепел у сердца.

Весь космос мне душу скровил,

и кто же тебя подкупил

за несколько жалких сестерций?

Так раб может стоить. Цена:

смех Августу Октавиану

в Помпее. Какого рожна

я нынче пригвождена

к скале, ко кресту и к капкану?

Ужели ты из стихо-дрязг,

из шлюшных сетей социальных,

ужель ты из тех, кто предаст

за жалкий кусок премиальный?

Заказчик – всё тот же the best,

вулкан, сжёгший Рим – исполнитель!

Наивная я! «О, поймите!» –

вопила продажной элите.

А эллины – масло и шерсть

на рынок несли. Караваны

текли. Доблесть, слава и блеск

царили – легки и туманны!

Я думала, ты мне – сестра!

А ты – мёртвый город. Продажны

в нём женщины. Я в твоей краже

не лучше, не хуже, не гаже.

Икарами рифма щедра!

Шопеном. Есенинской плахой,

повешенным шарфом, рубахой,

расстрелянным небом в упор.

И файл и портал нынче стёрт.

И клинопись нынче в ожогах,

я выращу ухо Ван Гога.

И – в порт.

Там матросики бродят,

охранники на теплоходе.

Девицам продажным привет!

Наташе, Катюше, Ириске.

Я вся в Прометеевых искрах,

во мне Прометей ранил свет!

Я нынче продажных люблю.

Тебя и простых проституток.

Мне больше ни больно. Ни жутко.

Мне больше никак. По нулю!

***

О, я знаю

из каких артезианских скважин,

из каких биополей, чаш, ковшей, караваев

наполняюсь по горло, по плечи даже

из каких бездонных, бескрайних. Я знаю!

Из каких веков я цежу эти соки,

по лицу как они, по одежде стекают.

Я пропитана сквозь. Мной пропахли истоки.

Берега и пороги. И вся топь земная.

Золочёные жилы вдоль скважин разверстых,

мировые деревья – дуб, ясень и ели.

В них колядки, стихи, басни, притчи и песни.

Здесь старушки-соседки. О, как они пели!

Голоса их сливались в один общий говор.

Где квадрат моих солнц, где овал моих марсов.

Словно я – оголённый под токами провод.

Как я насмерть ласкаю. Люблю также – насмерть!

Расписная пыльца по ладоням, запястьям,

словно милого письма исторгнуты. Только

не в конверте бумажном, пропитанном страстью,

не в кувшине из глины, разбитом на дольки.

Не в бутылке, что вынес на берег песчаный

океан, что искромсанный острою солью.

Я, как тот наркоман, мак грызу конопляный

вместе с болью.

О, я знаю каких скважин артезианских.

Даже знаю, как ветки я их обрубала,

позвоночники роз, башен вымах Пизанских.

Снова корни росли из кругов моих малых.

И к системе всех мышц, всех моих кровотоков

эти скважины туго подключены слева.

Одиссей точно также смолил свою лодку,

Пенелопа ткала покрывало умело.

Сколько лет? И столетий? Эпох? Двадцать, сорок?

Сколько звёзд полумёртвых втекло в мои льдины?

Вот Чернобыль, вот Сирия, войны, Эбола.

Сколько их не руби – вновь растут пуповины!

Я бы выжила, может.

Да, точно! Но снова

наполняюсь, расту перламутровым миром.

Вы глядите в глаза, вопрошая: «Здорова ль?»

Но в ответ подрываюсь на поле я минном!

***

На высоком троне восседатель:

рядом гордость, похвальба, пиар,

хвост собачий вы, а не писатель.

Вы не бились в небо, как звонарь!

Вы – не Данко, лопнувшее сердце

с вырванным кусочком миокард

да под ноги – бейся, плавься, лейся –

всей толпе, весь под ноги Царьград!

В«Милость к павшим», к тем, кто оступился,

сквозь инферно Данте, сквозь себя,

в млечный ход я встраивалась, в листья,

размозжила космос, как заря!

Долго, долго детушки бродили,

ангелы им бусики плели…

Встраивалась в кольца, в тени, спилы,

чтобы оторваться от земли.

Всех жалей – униженных, забытых.

Всех оправдывай и на колени встань!

Кровь, как дождь свою пусти сквозь сито,

сто дождей скрови! Изрежь гортань

о ножи, о стрелы, пули-звуки.

Всё тебе! Насквозь! И зверем вой!

Мой чугунный космос вырван! Ну-ка

встань со мной!

В трёх моих могилах полежи-ка!

Ангелочкам бусики сбери!

Встань за друга – русского, калмыка,

за грузина

встань на раз, два, три!

И блуднице той, что на экране,

и продажным выхаркни в лицо

не за почести и не за мани-мани,

за народ святой своё словцо!

Встань за Русь, когда зовёт создатель.

А иначе, коль не вступишь в бой,

хвост собачий ты, а не писатель.

Не о чем мне говорить с тобой!

***

Хорошо ли тебе заплатили, подруга? Видать, хорошо!

Наши рубли деревянные, медные деньги!

Сердце раздавлено всмятку моё, в порошок,

стёрто на фразы, пословицы, метки и сленги.

Кто не продажен? Не грешен? Тому камень вслед,

списки судов, караванов, оружия, жара и лести.

Век катастроф, век болезней, отъятых побед

тоже проплачен, подкуплен, и торг здесь уместен.

С малого всё начинается. То есть, с себя!

Кто-то торгует умом, кто-то властью, кто телом.

Шлюхи в порту постарели на цент, на динар,

нефть на все баррели, плотности подешевела.

Я же по локоть в своей стихотворной любви!

Дно – золотое. Меня воспитала Покровка!

Если б хватило моих беспощадных молитв,

я бы вернула бесплатный всем сыр в мышеловках.

Всем бы и каждому по золотой, леопардовой гну,

чтобы копытца могли антилопьи чеканить

золото, евро, валюту, закат, тишину,

чеки в сбербанках, оплату кредитов в юанях.

В остров утопия я завернула бы мир

Томаса Мора. Безумие страсти Отелло

прямо в рогожу. Простите, о, Вильям Шекспир!

Надо. Для дела!