Момент

Я начинаю искать ястребов в ноябре в Темпельхофер-Фельд. Это широкое открытое пространство, окруженное деревьями, железнодорожными путями, многоквартирными домами и длинным полукруглым зданием аэропорта. Фельд – буквально «поле» – был местом первых авиационных экспериментов. В 1920-х годах в этом районе возвели первый аэропорт. Нынешнее его здание было построено нацистами в рамках проекта «Германия» по созданию новой мировой столицы. Оно огромное, изогнутое, симметричное и на момент постройки – самое большое в мире. Под землей находится четыреста бомбоубежищ и укрытий на случай газовой атаки.

После войны, в 1948 и 1949 годах, в Темпельхофе садились американские и британские самолеты, которые снабжали Западный Берлин продовольствием. После окончания холодной войны и объединения Германии он использовался как главный гражданский аэропорт города. В 2008 году оттуда вылетел последний рейс. Планировалось развивать эту территорию, но по результатам референдума было принято решение, что в течение десяти лет в парке не будет строительства. Теперь он открыт для жителей и дикой природы. Самолеты улетели, а птицы вернулись. Быстрокрылые стаи по-прежнему планируют над взлетно-посадочной полосой.

Я покупаю на eBay велосипед за семьдесят евро и забираю его в современной многоэтажке возле Трептов-парка. Б говорит, что я храбрая, раз решила начать кататься по Берлину в это время года, но когда я сажусь на велосипед и впервые за много лет чувствую знакомое волнение от открытия города, я понимаю, что это правильное решение. На холодном воздухе покалывает пальцы, я работаю мышцами бедер, о которых забыла, в голове полно новых немецких слов и планов на вечер и выходные – всё это обретает шаткое равновесие, пока я еду вдоль темного канала.

Каждый день я пять раз проезжаю на велосипеде там, где раньше проходила Берлинская стена, отмеченная двойным рядом булыжников: на запад и обратно на восток, на запад и обратно на восток, затем снова на запад. Постепенно я начинаю понимать больше отрывков из разговоров на немецком и привыкаю к запахам из киоска и цветочного магазина. В Восточном Берлине освещение хуже, чем в западноевропейских городах, потому что в этой части города фонари газовые, а не электрические. На спутниковых снимках, сделанных ночью, отчетливо видна разница между востоком и западом: запад – ярко-желтый, восток – более теплый, оранжевый.

Мы с моим новым другом Б создаем ястребиный велопатруль. Мы едем в Темпельхоф на восходе в день зимнего солнцестояния, но ястребов не находим. Мы выезжаем на закате 28 декабря, когда лежит снег. Курим, держа самокрутки в холодных пальцах, на вершине одной из тщательно продуманных смотровых площадок – винтовых лестниц в никуда – и говорим о перспективах в работе и любви. Болтая, мы изучаем деревья, и Б с его острым зрением замечает на ветке ястреба. Мне удается навести на него бинокль. Потом я вижу, как мимо пролетают еще двое, массивные и быстрые. Их не беспокоят собачники, скейтбордисты и бегуны, но донимают пустельга и вездесущие серые вороны.

Воодушевленная и ободренная наблюдениями за тетеревятниками, я провожу дополнительные исследования. Я связываюсь с берлинским орнитологом, доктором Норбертом Кеннтнером. Последние десять лет в апреле и мае он лазит по деревьям, где гнездятся ястребы-тетеревятники, и кольцует птенцов. С начала 1980-х годов в Берлине окольцовано две тысячи пятьсот птенцов тетеревятников. В одно солнечное воскресенье Норберт любезно проводит меня по местам обитания ястребов, в основном по кладбищам в Нойкельне и Кройцберге. В перерывах он играет в машине серф-музыку, а разговаривает с энтузиазмом и со знанием дела. Он рассказывает, что ястреб хватает добычу длинными сильными ногами и когтями. Он может убить голубя в воздухе. Он показывает мне места, в которых ястребы ощипывают своих жертв: груды голубиных перьев на земле. Он рассказывает, что в период спаривания у самцов меняется окрас – появляются белые перья под хвостом.

Высоко на деревьях мы видим большие темные гнезда тетеревятников и пытаемся разглядеть, есть ли в них какие-нибудь новые элементы: зеленые листья означают, что птицы достраивали их в этом году. На шпиле собора в Кройцберге мы видим самца того же вида, что изображен в статье о тетеревятниках в «Википедии». Рядом, на кладбище, в гнезде сидит самка. Я смотрю на нее в бинокль, а потом наблюдаю за ее полетом, и мне удается разглядеть ее бледное пятнистое подбрюшье. Затем мы замечаем, как в гнездо тетеревятника садится ворона, что, по словам Норберта, довольно необычно. Мы видим помет ястребов и слышим их крики. Вороны начинают волноваться. Голуби разлетаются.

Вооружившись знаниями от Норберта, я ставлю будильник, выхожу из дома и продолжаю поиски. Я надеваю много слоев одежды и ношу резиновые сапоги, как дома. Ястреба в Темпельхофе я вижу, наверное, через раз, а вот пустельгу – каждый раз.

Заметив ястреба, я радуюсь и чувствую, что старалась не зря. Я нашла то, что искала.