Моммзен Т. История Рима.

Но если здесь проявлялась пассивность слабости, то гипертрофия активности в полном блеске проявилась у крайних. Они не скрывали ни от кого, что предварительным условием каких бы то ни было мирных переговоров должна быть передача головы Цезаря; каждая попытка примирения, которую он и теперь еще неоднократно делал, совершенно отвергалась и даже не рассматривалась; ими пользовались лишь для того, чтобы коварно лишать жизни людей, исполнявших поручения противника. Само собой разумеется, что явные сторонники Цезаря все без исключения платились за это жизнью и имуществом, но и людям, более или менее нейтральным, было немногим лучше. Луций Домиций, герой Корфиния, чрезвычайно серьезно внес в военный совет предложение поручить тем сенаторам, которые сражались в рядах Помпеевой армии, решить путем голосования судьбу всех, кто остался нейтральным или, очутившись в эмиграции, не вступил в армию, и, смотря по их поступкам, оправдать их, наказать денежной пеней или даже лишить жизни и имущества. Другой из этих крайних представил Помпею жалобу на Луция Афрания за недостаточную защиту Испании, прямо обвиняя его в подкупности и измене. Для этих людей, насквозь пропитанных республиканским духом, политическая теория играла роль почти религиозного исповедания; поэтому они ненавидели умеренных членов своей партии и Помпея с его окружением, может быть, еще больше, чем своих открытых врагов, ненавидели той тупой ненавистью, которая свойственна ортодоксальным богословам; эти люди, главным образом, и были виновниками тех многочисленных и ожесточенных распрей, которые раздирали армию и сенат эмигрантов. Они не ограничивались только словами. Марк Бибул, Тит Лабиен и другие представители той же группы осуществляли свою теорию на практике и массами казнили всех офицеров и солдат армии Цезаря, попадавших им в руки, — это, конечно, не ослабляло энергии Цезаревых войск в борьбе. Когда во время отсутствия Цезаря из Италии контрреволюционный переворот в пользу сторонников конституции все же не состоялся, хотя все для этого было готово, то, по уверениям более благоразумных противников Цезаря, причина этого заключалась, главным образом, в том, что все боялись неукротимого бешенства крайних республиканцев, которое разразилось бы после реставрации. Лучшие люди в лагере Помпея приходили в отчаяние от этой безумной оргии. Помпей, сам храбрый воин, щадил пленных, насколько мог и смел; но он был слишком малодушен и притом находился в слишком неопределенном положении, чтобы помешать этим ужасам и даже преследовать их, на что он имел право как главнокомандующий. Гораздо энергичнее попытался сдержать этот разгул жестокости единственный человек, вступивший в борьбу, следуя по крайней мере моральным побуждениям — Марк Катон; он добился того, что эмигрантский сенат особым декретом запретил грабить подчиненные города и убивать граждан иначе, как во время боя. Таких же взглядов придерживался и даровитый Марк Марцелл. Конечно, никто лучше Катона и Марцелла не знал, что крайняя партия в случае необходимости приводила в исполнение свои спасительные замыслы вопреки всем сенатским постановлениям. Но если в данный момент, когда еще следовало соблюдать правила благоразумия, нельзя было укротить бешенство крайних, то после победы можно было ждать такого террора, от которого, содрогаясь, отвернулись бы даже Марий и Сулла; становится понятным, почему Катон, по собственному признанию, боялся победы своей партии еще больше, чем ее поражения.