Моммзен Т. История Рима.

Но если остается только вероятным, что Цезаря невозможно причислить к завоевателям мира в том смысле, как Александра и Наполеона, то вполне верно, что он не думал создавать опору для своей новой монархии прежде всего в армии и вообще поставить военную власть выше гражданской, а напротив, он хотел ввести ее в сферу гражданского государства и по возможности подчинить ее последнему. Неоценимая опора для создания военного государства — старые прославленные галльские легионы были именно в силу их корпоративного духа, несовместимого с гражданской общественностью, почетным образом упразднены, и их славные имена продолжали жить лишь во вновь основанных городских общинах. Отпущенные Цезарем с наградой в виде земельных участков, солдаты не были, подобно ветеранам Суллы, поселены в собственных колониях с сохранением военной организации, но, если они жили в Италии, получали участки по возможности в одиночку, рассеянные по всему полуострову. Конечно, нельзя было избежать того, чтобы на оставшихся незанятыми частях кампанской территории все-таки скопились массы прежних Цезаревых воинов. Трудную задачу оставления солдат постоянной армии в сфере гражданской жизни Цезарь старался осуществить, частью удержав прежний устав, устанавливавший лишь известное число годов службы, но не постоянную, не прерываемую отпусками службу, частью введя упомянутое уже сокращение срока службы, которое повлекло за собой более быструю смену состава солдат, частью же организовав правильное поселение отслуживших солдат в качестве земледельцев-колонистов и в особенности приняв за правило держать армию подальше от Италии и вообще от центров гражданской и политической жизни, ставя солдата там, где он, по мнению великого монарха, единственно был на своем месте, — на пограничных пунктах, для отражения внешних врагов. Важнейшего признака военного государства — увеличения и привилегированного положения гвардейских войск — мы также не находим у Цезаря. Хотя в действующей армии давно уже существовал особый отряд телохранителей полководца, учреждение это отступает совершенно на задний план в Цезаревой военной организации; его преторианская когорта состояла, по-видимому, преимущественно из офицеров-ординарцев или конвоя из людей невоенных, никогда не являлась в виде избранного отряда и не была поэтому предметом зависти для строевых войск. Если Цезарь, состоя еще в звании полководца, не любил окружать себя телохранителями, то еще менее терпел он вокруг себя гвардию, когда сделался монархом. Постоянно подстерегаемый убийцами и хорошо зная это, он, тем не менее, отклонил предложение сената учредить гвардию из нобилей, распустил, лишь только волнение несколько улеглось, испанский эскорт, которым пользовался первое время в столице, и довольствовался сопровождением ликторов, согласно правилам, установленным для высших римских сановников. Как ни далеко пришлось Цезарю в борьбе с реальной действительностью отойти от главной идеи его молодости и его партии, — от мысли осуществить в Риме правление, подобное Периклову, не с помощью меча, а опираясь на народное доверие, — он все же еще держался за свою главную мысль — никогда не основывать военной монархии, и притом с энергией, едва ли не беспримерной в истории. Правда, и это было недостижимым идеалом, единственной иллюзией этого сильного ума; страстное желание было здесь могущественнее чистого рассудка. Власть, подобная той, о которой мечтал Цезарь, не только отличалась в силу естественной необходимости чисто личным характером и должна была погибнуть со смертью ее носителя, как погибли родственные ей по духу творения Перикла и Кромвеля после смерти их творцов, но при глубоком разложении нации нельзя было даже надеяться, чтобы восьмому римскому царю удалось, хотя бы лишь на время его жизни, подобно его семи предшественникам, управлять своими согражданами только на основании закона и права. Так же невероятно было и то, чтобы он мог снова ввести в строй гражданской жизни в качестве второстепенного фактора постоянное войско, которое познало свою силу в последнюю гражданскую войну и утратило вместе с тем всякое чувство страха. Тому, кто хладнокровно взвешивал тогда, до какой степени боязнь закона исчезла как в низших, так и в высших слоях общества, надежда эта должна была казаться скорее мечтой, и если после преобразования войска Марием солдат вообще перестал быть гражданином, то мятеж в Кампании и сражение при Тапсе показали с достаточной ясностью, какого рода поддержку окажет теперь армия закону. Даже сам великий демократ мог лишь с трудом и далеко не вполне обуздать те силы, которые он сам выпустил на волю; тысячи мечей все еще обнажались по одному его мановению, но они уже не вкладывались обратно в ножны по его знаку. Рок сильнее гения! Цезарь хотел стать реставратором гражданского строя, а сделался вместо этого основателем ненавистной ему военной монархии, он ниспровергнул владычество аристократов и банкиров в государстве лишь для того, чтобы на его месте водворилось господство солдатчины и привилегированное меньшинство по-прежнему угнетало и эксплуатировало нацию. Тем не менее подобные творческие ошибки являются привилегией лишь высших натур. Гениальные порывы великих людей к осуществлению идеала составляют лучшее достояние народов, если даже и не достигают цели. Заслуга Цезаря в том, что римская военная монархия превратилась в полицейское государство лишь много веков спустя и что римские императоры, как ни мало они вообще походили на великого основателя их власти, направляли солдат не против граждан, а против неприятеля, и слишком высоко ставили и народ и войско, для того чтобы сделать армию полицейским стражем народа.