Монах

Барон так искренне убеждал меня, что он очень огорчен этим обстоятельством, продемонстрировал мне такие свидетельства своего участия, что мне показалось, что я могу рискнуть и посвятить его в наши заботы. Однако едва я произнес имя Агнес, он прервал меня и дал мне понять, что это то дело, в которое он не намерен вмешиваться.

Я понял, что любые разговоры бесполезны. Здесь, безусловно, была рука баронессы, а я не знал, какую власть она над ним имеет. Напрасно я просил также разрешения увидеться с Агнес перед отъездом — я покидал замок в похоронном настроении.

Барон дал мне понять, что только присутствие племянницы мешает моему более длительному пребыванию в замке, но, горячо сжав мою руку, добавил, что, как только Агнес уедет, я могу рассчитывать на его дом, как на свой.

— Прощайте, Альфонсо, — сказала мне баронесса и на глазах у мужа протянула мне руку.

Я взял ее и хотел было поднести к губам, но она не позволила, а поскольку муж находился в другом конце комнаты, процедила сквозь зубы:

— Запомните, что мы с вами еще не рассчитались. Моя любовь к вам перешла в ненависть, и, как бы далеко вы ни были, моя месть найдет вас.

Ее взгляд подтверждал серьезность эти зловещих намерений. Я ничего не ответил и поспешил покинуть замок. Пересекая двор, я высунулся из коляски и долго не отрывал взгляда от окон вашей сестры. Но она не показывалась, и я, разочарованный, откинулся на сиденье кареты.

В качестве свиты у меня был только один француз, которого я нанял в Страсбурге вместо Стефана, и маленький паж, о котором я вам говорил. Своей сообразительностью, верностью, приятными манерами Теодор завоевал мое сердце, но он готовился оказать мне еще одну услугу, и с тех пор я смотрю на него как на своего ангела-хранителя.

Мы едва проехали полмили, когда, подскакав к окошку кареты, он заговорил на моем родном языке (на котором он к тому времени говорил правильно и без акцента):

— Будьте мужественны, сеньор! Пока вы прощались с бароном, я воспользовался моментом, когда мадам Кунегунда была в кабинете, и проскользнул в комнату, которая находится как раз над комнатой доньи Агнес. Я напел мотивчик немецкой песенки, хорошо ей знакомой, в надежде, что она узнает мой голос, и здорово получилось; я вскоре услышал, что открылось окно. Я быстро опустил конец веревки, которую предусмотрительно прихватил, а когда окно закрылось, я подтащил веревку, и вот что я нашел.

И он протянул мне маленький листок с моим именем. Я поспешил развернуть его: это была записка, написанная рукой Агнес.

Не торопитесь покинуть страну, устройтесь незаметно где-нибудь поблизости, в деревне. Моя тетя, поверив, что вы уехали, перестанет держать меня взаперти. Вы найдете меня в Западном Павильоне, 30-го, в полночь. Постарайтесь быть там вовремя, и мы обсудим вместе наши планы на будущее.

Любящая вас Агнес.

Я не в состоянии передать вам радость, которая охватила меня, когда я прочитал эти строки. Я осыпал Теодора изъявлениями моей самой горячей признательности, — ведь благодаря ему все сразу изменилось. Конечно, я не позволил себе с ним никакой откровенности, но маленький проказник был слишком хитер, чтобы не разгадать моей тайны, и слишком скромен, чтобы дать понять, что он ее знает.

Я постарался выполнить указания Агнес буквально: мое путешествие сначала привело меня в Мюнхен, затем, оставив коляску на попечение Люка, моего французского слуги, я взял лошадь и вернулся, чтобы укрыться в деревне, расположенной примерно в четырех милях от замка Линденберг. Уже не помню, какую историю я рассказал хозяину трактира, где я остановился: он был, к счастью, наивен и не слишком любопытен и поверил на слово всем моим выдумкам. Я жил здесь с Теодором. Мы оба были переодеты, и никому не приходило в голову, что мы могли быть не теми, за кого себя выдаем.

К моему сожалению, две недели тянулись очень медленно. Уверенные в успехе своих новых ролей, к которым мы уже привыкли, однажды после полудня мы шли по главной улице деревни и вдруг наткнулись на двух женщин: одной из которых — юной и восхитительно красивой — была Агнес, зато другая была страшной, хромой и довольно неопределенного возраста. Я почувствовал, что бледнею, мои ноги в тот же миг отказались мне служить. Я уже приготовился наплести мадам Кунегунде невесть какую ребяческую историю, чтобы объяснить наше присутствие здесь, но увидел, что они спокойно продолжают свой путь, приняв нас за незнакомцев. Только румянец на щеках Агнес показал мне, что наше переодевание не является тайной по крайней мере для нее.