Монах

Однако Теодор продолжал заниматься моими делами, и его усилия наконец увенчались успехом. Едва я поправился, как он мне объявил, что ему удалось подкупить садовника монастыря Святой Клары и тот согласен принять меня в качестве своего помощника.

Четыре дня я работал в саду монастыря, не встречая Агнес. Наконец на пятое утро случай мне благоприятствовал. Я услышал звук ее голоса и уже побежал к ней, как вдруг увидел настоятельницу и остановился. Я быстренько вернулся назад, спрятался за большим стволом дерева и постарался подслушать их разговор. Аббатиса подошла и села рядом с Агнес на скамейку, находящуюся неподалеку. Она начала ей громко выговаривать: меланхолия-де — оскорбление Дома Божьего.

Плакать из-за потери любовника в ее ситуации было преступлением, но плакать из-за его вероломства — верх безумия и просто бессмысленно. Затем, когда юная послушница сообщила, что аббатису ждут в приемной, та ушла.

Не успела она скрыться из виду, как я направился к моей дорогой Агнес, но, опасаясь, как бы мой вид не вызвал у нее внезапного волнения, я принял чрезвычайные меры предосторожности. Но сердце уже ее предупредило. Она подняла голову, и я почувствовал, что она тут же обо всем догадалась.

Задохнувшись от удивления, она попыталась убежать, но я удержал ее, умоляя выслушать меня. Она с яростью оттолкнула меня и приказала покинуть сад. Просьбами, клятвами, мольбами мне удалось уговорить ее не спешить сразу уходить. Она сказала, что сейчас у нее нет времени поговорить со мной, но назначила мне свидание на одиннадцать часов вечера, и с этой надеждой мы расстались. Она поспешила вернуться в келью.

На свидание она пришла вовремя, и я смог наконец рассказать ей причину моего исчезновения в ту роковую ночь пятого мая. Мой рассказ сильно взволновал ее, и она стала горько упрекать себя за то, что разуверилась во мне и решила принять обет. Но теперь слишком поздно: ее судьба решена, она приняла обет, отныне нас разделяет несокрушимая преграда, и мы больше не сможем увидеться по эту сторону могилы.

Я умолял ее не отчаиваться, рассказывал ей о своем дядюшке, герцоге-кардинале де Лерна, который имеет большое влияние при Римской курии и легко поможет мне получить для нее освобождение от обета.

Она напомнила о своем отце, который, как сказала она, оставался неколебимым в этом вопросе и который никогда не позволит своей дочери нарушить его собственные обязательства по отношению к Богу. Я пытался убедить ее обойтись без его согласия.

— Раймонд, — ответила она, — я люблю отца и никогда не смогу отказаться от его нежности. Кроме этого несчастного обстоятельства с моим обетом, он всегда относился ко мне с самой нежной любовью, ни на миг не переставая обо мне заботиться. Кроме того, мои обязательства по отношению к небу добровольны, и смогут ли люди освободить меня от них, если моя совесть не позволяет мне этого.

Я начал возражать, но раздался звон монастырского колокола, созывающего монахинь, и Агнес ушла, не забыв назначить мне свидание на следующий день в этом же месте и в тот же час. Наши беседы повторялись часто. И вот теперь, дорогой Лоренцо, я нуждаюсь в вашей снисходительности. Взвесьте все обстоятельства наших свиданий, вспомните о нашем отчаянном положении, о нашем чувстве, о нашей молодости, о нашей длительной привязанности друг к другу, и вы поймете, что искушение было слишком сильным. Однажды вечером честь вашей сестры была принесена в жертву моей страсти.

При этих словах в глазах Лоренцо вспыхнул гнев, и он хотел было вскочить со своего места, но маркиз, который увидел его движение, схватил его руку и с силой сжал ее.

— Мой брат, мой друг, умоляю вас, позвольте мне закончить, а до тех пор умерьте ваш гнев и поймите, что если во всем этом и есть преступление, то только мое, а не вашей сестры, на которую падет осуждение.

Лоренцо очень быстро позволил себя уговорить, но окончание рассказа дона Раймонда он слушал уже с видом угрюмого нетерпения.

— Опомнившись, Агнес отскочила от меня с ужасом. Она осыпала меня самыми жестокими словами, принялась бить себя в грудь и раздирать себе лицо с яростью, граничащей с безумием. Внезапно во мне проснулось отвращение к себе, и, дрожа от тоски и отчаяния, я попытался ее утешить, но я не знал, что сказать. Когда я захотел взять ее руку и прижать к губам, она дала мне пощечину и закричала в исступлении, сила которого меня ужаснула:

— Не прикасайтесь ко мне, неблагодарное и вероломное чудовище! Как я ошиблась, доверившись вам! А я всегда считала вас своим другом, своим защитником. Вы овладели мной, как проституткой. Вон отсюда, презренный, вы больше не увидите меня!

И она скрылась в келье. Я ушел, отупев от страдания и смущения. Назавтра с утра я был на своем посту, но в течение многих дней Агнес не считала нужным показываться.