Монах и черногорская вила

Мы были все растроганы от неожиданности, но Джордже, кажется, больше всех нас. В глазах его сверкнули слёзы, те самые «грозные слёзы», о которых поют в своих старых песнях сербы и черногорцы. Он громко приложил ладонь к левой стороне груди:

— Я — русский човек!.. Да-да, я — русский човек… Ти ещьо жива, моя старушка, жив и я, привьет тебье, привьет… Да, я — русский човек!..

— Джордже, ну, какой же ты русский? Ты же наш, черногорец, — попытался кто-то из присутствующих успокоить взволнованного поэта.

— Нет! — отмёл он властным жестом этот слабый довод. — Слышите, я русский човек!

— Ну, конечно, Джордже, дорогой, — сказал я, поднимаясь, чтобы обнять поэта. — Ты — русский человек! Разве можно в этом сомневаться?.. Но теперь остаётся и вам всем принять меня в черногорцы…

1989