Монах и дочь палача. Паутина на пустом черепе

– Я не вижу никаких изъянов в твоем заявлении на право обладать этим отрубом, – ответил пес, – все выглядит правильно, но я не должен провоцировать нарушение общественного порядка, отказываясь от того, что должен был бы взять силой. Мне нужно об этом подумать, а тем временем я пообедаю.

После этих слов он не спеша догрыз предмет спора, закрыл глаза, зевнул, перевернулся на спину, вытянул ноги в разные стороны и умер.

Ибо мясо было отравлено, и ворон, к своему стыду, об этом знал.

Есть вещи посильнее грубой силы, и одной из таких вещей является мышьяк. [В оригинале указан «яд», что вполне может относиться и к соусу из каперсов[14]. – ПЕРЕВОДЧИК]

LXXI

У царя Персии был любимый ястреб. Однажды его величество охотился и отдалился от своей свиты. Почувствовав жажду, он нашел сбегавший по скале ручей, достал чашку, налил в нее спиртного из карманной фляги, долил воды и поднес чашку к губам. Ястреб, который все это время летал рядом, спикировал вниз с криком «Нет!» и перевернул чашку крылом.

– Я знаю, в чем дело, – сказал царь. – В верховье ручья лежит мертвая змея, и эта преданная птица спасла мне жизнь, не позволив выпить отравленной воды. Я должен как следует его наградить.

На его зов послушно явился паж, которому царь приказал привести в порядок Зал Раскаяния во дворце, а придворному портному было велено приготовить вечернее платье из мешковины и пепла. После этого царь позвал ястреба, схватил его, швырнул на землю и убил. Воссоединившись со своей свитой, он отправил одного из придворных убрать из ручья тело змеи, чтобы никто больше не отравился. Змеи в ручье не оказалось, а вода в нем была замечательно чистой.

После этого царь, которого лишили раскаяния, пожалел, что убил птицу, и сказал, что понапрасну расходовал данную ему власть, чтобы убить птицу, которая заслуживала смерти. Ему так и не пришло в голову, что трогательная забота ястреба относилась к содержимому царской фляги.

Fabula ostendit: рассказанная дважды история не обязательно становится скучной; достаточную степень интереса к ней можно поддержать, если правильно разнообразить детали.

LXXII

Стадо коров, которое ветер сдул с гималайских вершин, парило в нескольких милях над долиной, когда одна корова спросила другую:

– Что ты на это скажешь?

– Мне особо нечего сказать, – ответила вторая. – Тут полно воздуха.

– Я не об этом, – сказала первая корова. – Меня беспокоит направление, в котором мы движемся. Если бы нам удалось оставить Плеяды немного правее и пролететь посередине между Волопасом и плоскостью эклиптики, мы могли бы запросто долететь до самого колюра[15] солнцестояний. Но как только мы попадем в Зодиак по нашему текущему пеленгу[16], мы непременно упадем, не добравшись до афелия[17].

Однако их избавили от этой печальной участи: несколько халдейских пастухов, увидев плывущее по небу туманное облако, которое закрывало только что придуманную ими любимую планету, достали свои самые мощные телескопы и разглядели, что облако состоит из отдельных коров. Этих коров они затем перебили при помощи инструментов меньшего размера. С тех пор стали случаться «мясные дожди», которые, вероятно, представляют собой всего лишь…

[На нашего автора можно полагаться в том, что касается фактов, а вот его научные теории не стоят того, чтобы их публиковать. – ПЕРЕВОДЧИК]

LXXIII

Медведь, который ужасно устал ходить взад-вперед по своей клетке, обратился к смотрителю:

– Послушай, друг мой, если ты не найдешь мне клетку поменьше, мне придется бросить зоологию; это одно из самых утомительных занятий, которые у меня когда-либо были. Я приветствую научный прогресс, но его механическая часть несколько сурова, и ее следует исполнять по договору.

– Ты совершенно прав, любезный, – ответил смотритель, – это и в самом деле сурово; было предложено несколько отличных планов того, как облегчить эту рутину. Поскольку их внедрение в жизнь пока отложили, тебе, возможно, станет немного легче, если ты ляжешь и помолчишь.

– Нет, так не пойдет! – воскликнул медведь, горестно тряся головой. – Это не соответствует традициям. Бездействие хорошо для профессоров, коллекционеров и прочих, связанных с декоративной частью благородной науки; но мы – мы должны двигаться, или зоология вскоре вернется назад, к грубым догадкам и ошибочным теориям азойского периода. И все же, – продолжил медведь, когда смотритель ушел, – есть нечто новое и искреннее в том, что предлагает это хилое существо. Надо это запомнить, и потом, когда у меня будет время, попробовать.

На следующий день оказалось, что благородная наука потеряла своего деятельного апостола, но приобрела пассивного последователя.

LXXIV