Монахи под Луной

Кто-то – ринулся, кто-то – затопал по коридору. Будто зверь из берлоги, рухнул опрокинутый шкаф. Раскатились какие-то банки, взметнулась бумага. Длинный грубый звонок раздробил неподвижность прихожей. Даже воздух распался на режущие кусочки. – Провокация!!!.. – Я увидел, как Циркуль, стоявший у Апкиша за спиной, вдруг мучительно изогнулся и змеиную руку его удлинил пистолет с белой зубчатой щечкой. По-видимому, именной. – Убери, – дрогнув бровью, сказал ему Апкиш. – Это – Хорь, из «Спецтранса»!.. – Я кому сказал: убери! – Красный тлеющий мох появился на подоконнике. Волокнистые пряди гнильем замерцали в углах. Непрерывно хрипела вода в туалете, и звенела, дрожа пропыленной поверхностью, люстра. Сверху бухали чем-то тяжелым: сетка ломаных трещин охватывала потолок. И такая же частая сетка стремительно расползалась по стенам. Отслоилась фанера. Дыбом встал пересохший паркет. Задышали обои, на глазах превращаясь в лохмотья. А из вытлевшей дранки, из проваленных известковых глубин нитяными ручьями посыпались огромные муравьи. Полчища их, шурша, разматывались по квартире.

Только этого никто не замечал. Рыхлый низенький человек – тот, кто верил в товарища Прежнего, распластавшись ничком и, как рак, загребая руками, безнадежно пытался упрятаться вглубь, под диван. Голова у него пролезала, а вот мягкое круглое брюхо не втягивалось. Потому что мешала наполненность. Кто-то корчился, кто-то жалобно причитал. Женщина рядом со мной равнодушно закутывалась в портьеру. В общем, происходила агония. Группы нелюдей, суетясь, слиплись во тьме. Кочаны, волчьи уши, покатые плечи дебилов: – Зажигай!.. – Не успеем!.. – Приказываю: зажигай!.. – И еще кто-то цепкий горбатый упорно карабкался на сервант. Словно алча спасения. Почему-то движения его были чрезвычайно замедленные.

И вообще все происходило замедленно. Апкиш, как ни в чем ни бывало сидящий за ветхим столом, наклонившись вперед и чертя по клеенке ногтями, говорил на каких-то ныряющих патефонных басах: – Хорошо. Вы считаете, что купировать отклонения не удастся? Потому что они органически присущи круговороту? Хорошо. Но ведь можно все это разрушить. До пределов. До основания. И на голых надежных камнях обустраивать новое здание? – Вы меня неправильно поняли, – отвечал Гулливер. – Я могу спасти только тех, кто верит в меня. Только тех, кто – верит. Да и то, полагаю, не всех. – Хорошо, – говорил ему Апкиш. – Ваша сила зависит от веры. Почему бы тогда нашей вере – осознанно – вдруг не сделаться вашей силой? Утвержденной? Официальной? Этот путь уже апробирован. – Потому что я стану одним из вас, – отвечал Гулливер. – И тогда моя сила окаменеет. Расточится, развеется. И придется поддерживать ее пытками и лагерями. – Это правда, что вы бессмертны? Вас нельзя уничтожить? – тихо спрашивал Апкиш. – Я бессмертен, но скоро умру, – говорил Гулливер. – И вы – точно, не видите смысла? – Никакого, – говорил ему Гулливер. – Но вы – думайте, думайте, – тихо настаивал Апкиш.

Голос его уходил из слышимости. Переливы басов становились все глуше и глуше. Острый ноготь, чертивший клеенку, внезапно остановился. И растрескались губы – пустыми неровными створками. Навалились объятия тишины. Лишь огромные муравьи, как нашествие, опутывали квартиру. Страшный шорох струился из-под обоев. Гулливер подождал две секунды и выпрямился.

– Вот и все. А теперь – дискотека, – сказал он.