Монахи под Луной

Быстрый приглушенный щелчок тут же разнесся по комнате. Точно венчая беседу. И еще несколько таких же быстрых и тревожных щелчков суматошно рассыпались – как смертельный горох. Что-то переменилось – в багровости сумрака. Судя по всему, это щелкали предохранители на пистолетах. Или, быть может, обрезы. Даже скорее – обрезы. Видимо, многие здесь были вооружены. Видимо – кроме меня. И, наверное, еще кроме Гулливера. Потому что ему было это не нужно. Гулливер и оружие! Это – абсурд! Он вообще ни на что не обращал внимания. Он сидел, опираясь локтями о стол, поразительно сгорбившись и придвинув тарелку с развалами каши. Каша была очень старая, потрескавшаяся, в неприятных творожных комках, капли серого жира продавливали ее, загибалась подсохшая корочка, а по краям уже налипли волосья. Крупная куриная ножка торчала из середины. Гулливер, как безумный, откусывал мясо, пропуская волокна сквозь редкость зубов, подгребал остывшее варево ложкой, трудно сглатывал, набивая полный рот, и жевал, жевал, – чрезвычайно поспешно, роняя на стол отлепившиеся соцветья перловки. Двигалась, работая, бугристая челюсть, будто шатуны, ходили шершавые оббитые локти, плоскости лопаток вздымались под рваной футболкой. Он еще успевал прихлебывать какую-то бурду из эмалированной белой кружки с облупившимся цветком.

У меня свело желудок от голода. Я не ел со вчерашнего вечера. Дело, однако, было не в еде. Волны ненависти сгущались в пространстве, и закатное страшное облако питало их краснотой. Ненависти было слишком много. Едким потом проступала она на лицах, жутко выщипывала глаза, колом ставила в легких задержанное тугое дыхание, нагнетала биение пульса, распирала сердца и – стекая, накапливаясь – окостеневала в готовности пальцев на спусковых крючках. Мы ведь пестуем ненависть. Ненависть – наше черное имя. Каждый ненавидит всех, и все ненавидят каждого. Двести шестьдесят миллионов врагов. Скрюченные стальные когти бродят по городам. Обдирают лицо ненавидящие железные взгляды. Душный запах войны витает над миром. Хочется вцепиться в ближнего своего и калечить, калечить – до груды болезненных судорог. Растоптать. Разнести по кусочкам. Ни на что другое мы уже не годимся. Потому что для любви нужны великие силы. А для ненависти нужна только ненависть. Зомби. Холодные демоны.

Вероятно, я что-то пропустил, заглядевшись на Гулливера, потому что обстановка в комнате уже изменилась. Стало как будто светлее. Появился неслышный сквозняк. Занавеска была отдернута, и надрывные красные отблески бежали по потолку. Говорили теперь все разом. Пожилой, очень рыхлый, инфарктный растерянный человек, чем-то смахивающий на Батюту, приседал и оглядывался, прижимая ладони к груди.

– Дело, по-моему, не в демонах, – умоляюще лепетал он. – Лично я ничего против демонов не имею. Демоны так демоны. «Огурцы». Что ж тут, значит, поделаешь? Кровь людскую не пьют? Не пьют! Не насильничают? Не насильничают. Привыкнем. Ведь бывало и хуже. Много хуже бывало. Главное, чтобы не выскочило что-нибудь еще. Вот, что особенно плохо. Только привыкнешь, – опять что-то новое. Хулиганство, разболтанность. Никакой, значит, уверенности. Надо, по-моему, написать большое письмо в ЦК, обратиться лично к товарищу Прежнему. То есть, так, мол, и так, пусть назначат комиссию. Подписаться, естественно. Коммунисты, рабочие. Безобразие ведь какое: не дают спокойно трудиться…

Страх таблеткой приплюснул ему ожиревшую лысину. Поднялись над висками остатки курчавых волос. Разумеется, его никто не слушал. Сразу несколько голосов перекрещивались, как клинки:

– Начинать надо не отсюда!.. – Правильно!.. – Начинать надо непосредственно с самого суда. Потому что в суде было зафиксировано расхождение!.. – Правильно!.. – Надо заново перемонтировать весь процесс. Там работы немного: акценты, редакция!.. – Правильно!.. – А при чем тут, скажите мне, суд?!.. – А при том, что все это – исходная точка!.. – Чем исходная?!.. – Тем, что именно здесь зародилось смещение!.. – Бросьте, бросьте, до Корецкого ведь был еще Блюменштейн!.. – А до Блюменштейна – Митько и Гаранов!.. – А еще были – Сальников, Подоев, Агамирзян!.. – И Хопак, и Берошина, и Полунин, которого тоже укоцали! Начинать надо с самых корней!.. – Глупость!.. – Правильно!.. – Так вы до Сталина доберетесь!.. – Почему же до Сталина?!.. – Потому что – до Сталина!.. – До – Владимира Ильича!.. – Вот те нате!.. – Конечно! Октябрь, революция!.. – Но позвольте!.. – Расстрелы, ЧК! До сих пор не опомнимся!.. – Глупость!.. – Правильно!.. – Есть же что-то святое?!.. – Я прошу вас: без демагогии!.. – Вам, выходит, советская власть не нравится?!.. – Глупость!.. – Правильно!.. – Я советскую власть признаю! Только нет у нас никакой советской власти!..