Монархи Британии

Обе стороны начали терять терпение. Рыцари вскочили на ноги, и Бекет спросил: «Уж не собираетесь ли вы убить меня?» Фиц-Урс завопил: «Он нам угрожает! Он хочет нас всех проклясть!» Возможно, у рыцарей первоначально не было плана убивать Бекета, но теперь отступать было поздно. К этому моменту вокруг архиепископа собрались его друзья и слуги. «Кто за короля, — крикнул Фиц-Урс, взявший на себя роль вожака четверки, — идите к нам!» Никто не шевельнулся. «Ладно, тогда стерегите его, чтобы не сбежал», — сказал Фиц-Урс, и рыцари отправились за оружием. В это время друзья уговаривали Томаса укрыться в церкви или в каком-либо потайном месте. Однако он, по свидетельству своего друга и биографа Эдварда Грима, «он так долго жаждал мученичества, что, когда время пришло, боялся отсрочить его или избежать и не желал идти в церковь, чтобы почтение перед святостью этого места не отвратило нечестивцев от их замысла». Друзья даже попытались увести его силой, но он сопротивлялся. Наконец они убедили его, что пора служить вечерню — было пять часов. В их окружении архиепископ вошел в церковь, но обнаружил, что забыл посох, и пошел назад к выходу. Там его и настигли четверо рыцарей с мечами и топорами; Фиц-Урс громко закричал: «Ко мне, слуги короля!»

Большинство монахов разбежались, некоторые пытались сопротивляться, но Томас велел им не превращать Божий храм в поле битвы. С ним остались трое друзей — каноник Мертона Роберт, Фиц-Стефен и Грим, который и описал все последующее. Они увели архиепископа в алтарь, который освещался только тусклыми лампадами. Рыцари вошли следом, и кто-то из них крикнул: «Где Томас Бекет, изменивший королю?» Фиц-Урс сгреб за шиворот одного монаха и занес над ним меч. Тут из-за колонны раздался спокойный голос Бекета: «Реджинальд, я здесь. Я не предатель, а архиепископ и слуга Божий. Что вам нужно?» «Прости отлученных тобою епископов», — сказал Фиц-Урс. «Я не могу поступать иначе, чем поступал, — ответил Томас. — Реджинальд, я сделал тебе столько добра. Для чего ты вошел с оружием в мою церковь?» «Ты должен умереть, — прорычал Фиц-Урс. — Я вырву твое сердце!» Тогда другой рыцарь, из жалости или раскаяния, крикнул: «Беги, или ты умрешь!» «Я готов умереть за Бога и церковь, — ответил архиепископ, — но прошу вас не трогать моих людей».

Рыцари уже обнажили оружие в церкви и не хотели еще и совершить там убийство. Поэтому они схватили Бекета за одежду и попытались вытащить его из алтаря, но он, бывалый воин, отбросил их и занял позицию у центральной колонны. Де Траси получил такой сильный удар в живот, что упал и не мог встать; остальные окружили архиепископа, обнажив мечи, пока он проклинал их и обзывал трусами. Фиц-Урс нанес первый удар мечом, который только сбил с Бекета шапку. Тот начал молиться, когда де Траси, пошатываясь, подошел к нему и ударил мечом по голове. «В руки Твои, Господи, предаю дух мой!» — воскликнул Томас и упал на колени. Следующий удар де Траси заставил его упасть лицом вниз, и в следующую минуту Ричард де Бретон разрубил ему череп. «Так свиреп был этот удар, — живописует Грим, — что белая от мозгов кровь и красный от крови мозг окрасили стены церкви Богоматери в цвета лилии и розы»[43]. Четвертый убийца погрузил меч в расколотый череп Бекета и повернул его. «Пошли отсюда, — сказал он. — Изменнику уже не встать».

Когда ужасная новость достигла Франции, Генрих был на совете. Он уже подозревал, что рыцари собираются убить Бекета, и тщетно посылал гонцов, чтобы остановить их. Теперь он во всеуслышание плакал; он оделся в рубище и посыпал голову пеплом; он на три дня заперся в своей комнате и то рыдал, то впадал в тупое оцепенение. Придворные боялись, что король сошел с ума. В это время народ Англии уже начал прославлять убитого архиепископа как святого. Вскоре после убийства пораженные ужасом монахи вошли в алтарь и вынесли оттуда тело своего пастыря. На лице Бекета застыла улыбка, а глаза были закрыты, словно он спал. Рядом валялся топор Фиц-Урса, который тот так и не использовал. Обнаружилось, что под богатой одеждой Томас носил власяницу, изъеденную вшами; насекомые кишели даже в его волосах. Тут уж не осталось никаких сомнений в его святости.