Монашка к завтраку

В роковое утро Дик мельком взглянул на газету, однако ничего необычного не заметил. И только гораздо позже, случайно услышав странные пересуды возле местной лавочки, решил изучить «Скотсман» повнимательнее. Далеко не на первой станице в середине третьей колонки он обнаружил довольно подробное описание трагических событий, которые произошли за последние сутки. Каменея от ужаса, Дик прочел, что в Европе полыхает война, в которую вступила и его родина. Переживая сильнейшее потрясение от новостей, он невольно восхитился, с каким непоколебимым спокойствием был подан материал о войне – ни громких заголовков, ни раздувания щек по поводу традиционного аристократического достоинства. «Совсем, как сэр Рудольф Браун из “Индианы”», – грустно улыбнувшись, подумал он.

Дик решил немедленно вернуться в Лондон. Он чувствовал, что должен действовать (или, по крайней мере, создать иллюзию деятельности). Дик не мог сидеть сложа руки. Было решено, что он отправится поездом в тот же день, а Миллисента выедет через день или два вместе с багажом.

Поезд до Глазго тащился, как улитка. Дик пытался читать, пробовал вздремнуть – бесполезно. Взвинченный до крайности, он представлял собой жалкое зрелище – руки и ноги непроизвольно подергивались, неконтролируемые спазмы мышц превращали лицо в жуткую гримасу. В ожидании пересадки на поезд до Лондона Дик три часа бродил по улицам Глазго. Светлым летним вечером многочисленные жители города высыпали из домов, чтобы прогуляться. Он с отвращением протискивался сквозь толпу людей, поражаясь их одинаково уродливой внешности – все, как нарочно, невысокие, кривые, безобразные. Их речь звучала совершенно нечленораздельно. Дик содрогнулся: чуждое, гадкое место.

Лондонский поезд был переполнен. В купе к Дику подсели три неотесанных итальянца. После того как соседи с громким омерзительным чавканьем поели и попили, они, приготовившись спать, сняли ботинки. В купе разлился тошнотворный запах аммиака, словно в клетке с мышами, которую давно не чистили. Пока трое итальянцев наслаждались счастливым забвением, Дик, сидя без сна, смотрел на их огромные туши, развалившиеся рядом. Он задыхался от жары и запаха потных тел. В голове с пугающей навязчивостью закопошилась мысль: итальянцы больны и выдыхают зараженный воздух, а Дик, обреченный сидеть в этой жуткой парилке, медленно пропитывается чахоткой и сифилисом! Вот он, настоящий ад!

Наконец Дик понял, что больше мучиться не в состоянии, и вышел из купе. Стоя в коридоре или на несколько минут вынужденно отлучаясь в туалет, он кое-как провел остаток ночи. Поезд мчался без остановок. Постепенно в грохоте колес стал улавливаться ритм. В далеком детстве поезда выстукивали забавную песенку: «В Ланкашир, в Ланкашир! Платочком машем, машем! В Ланкашир, в Ланкашир…» Увы, той ночью колеса тревожно повторяли лишь одно слово: «Война-война! Война-война! Война-война!» Дик отчаянно пытался услышать что-нибудь другое, например стихи Мильтона или хотя бы песенку про Ланкашир, – тщетно. Колеса упорно твердили бесконечную мантру: «Война-война! Война-война!»

К моменту прибытия в Лондон Дик находился в самом плачевном состоянии. Нервы окончательно расшатались: они вибрировали, лихорадочно сжимались и разжимались, словно мечущиеся в клетке птицы. Лицо дергалось чаще и сильнее. Пока Дик стоял в ожидании такси, он услышал позади детский голосок:

– Мамочка, а что у дяди с лицом?

– Тише, дорогой, это невежливо, – последовал негромкий ответ.

Дик обернулся: на него, будто на диковинного зверя, с любопытством и восхищением смотрели большие круглые глаза мальчика. Дик прислонил ладонь ко лбу в попытке утихомирить мышечные спазмы. Ну вот, теперь его боятся дети!

Вернувшись в квартиру, он выпил стакан бренди и лег спать. Дик чувствовал себя выпотрошенным, больным. Он проснулся в половине первого дня и, глотнув еще бренди, выполз на улицу. Стояла одуряющая жара. Отражающийся от тротуаров солнечный свет резал глаза. Казалось, асфальт раскалился добела. По дороге медленно ехала поливальная машина, оставляя после себя тошнотворный запах мокрой пыли.

Дик почувствовал, что его здорово развезло: не надо было пить алкоголь на пустой желудок. Молодой человек находился в той стадии опьянения, когда мозг способен воспринимать окружающую действительность, но не способен ее анализировать. С болезненной ясностью осознавая свое состояние, Дик лишь огромным напряжением воли добивался восстановления нарушенной связи. Долгим, изматывающим усилием он как бы прижимал мозг к задней поверхности глазных яблок. Но стоило хоть на миг ослабить давление – способность анализировать происходящее моментально исчезала, связь опять прерывалась, и Дик скатывался к состоянию, граничащему со слабоумием.