Читаем Монашка к завтраку полностью

– До сих пор, – вновь заговорил Эмберлин после долгой паузы, – повествование Цилериуса было весьма ясным. Зато его описания более поздней филаритмической живописи становятся чрезвычайно смутными: сомневаюсь, чтоб он хоть что-нибудь в ней понимал. Я передам тебе тот смысл, какой мне удалось извлечь из его хаоса. Евпомпу, по-видимому, в конце концов надоело живописать просто число предметов. Теперь ему хотелось изобразить самое Число. И тут он задумал план, как представить видимыми основополагающие идеи жизни посредством тех самых чисто числовых значений, к которым, как он полагал, они в конечном счете должны свестись. Цилериус пишет нечто туманное по поводу картины Эроса, которая, вероятно, состояла из чередования перемежающихся плоскостей. Воображение Евпомпа, по-видимому, находилось едва ли не всецело под влиянием различных диалогов Сократа о природе общих представлений, и он сделал к ним серию иллюстраций в том же самом арифметическом стиле. Наконец, у Цилериуса следует дикое описание последней из всех написанных Евпомпом картин. Я в нем мало что понял. Тема произведения по крайней мере указана четко: на нем изображалось Чистое Число, или Бог и Вселенная, или как только тебе будет угодно назвать эту привлекательно бессодержательную идею всеобщности. То была картина космоса, видимого, насколько я представляю, через, пожалуй, неоплатоническую камеру-обскуру: очень четко и в уменьшенном виде. Цилериус намекает на узор из плоскостей, лучащихся из одной точки света. Сказать правду, у меня нет никаких сомнений, что произведение весьма точно передавало в видимой форме представление о единичном и множественном со всеми промежуточными стадиями его постижения от материи до Fons Deitatis[109]. Впрочем, что толку рассуждать понапрасну, как могла выглядеть эта картина? Бедняга Евпомп сошел с ума еще до того, как полностью завершил ее, и, убив двух почитателей-филаритмиков молотком, сам выбросился из окна и сломал себе шею. Таков его конец, и вот так он придал числами величие – к сожалению, скоротечное – искусству живописи.

Эмберлин умолк. Мы в молчании задумчиво потягивали трубки: бедняга Евпомп!


Это произошло четыре месяца назад, и сегодняшний Эмберлин – убежденный и явно неисправимый филаритмист, преданный Евпомпу всей душой.

Эмберлин так всегда поступал: найденные в книгах идеи воспринимал как руководство к действию – и действовал. Однажды, к примеру, он был практикующим алхимиком и, надо сказать, достиг в этом Великом Искусстве значительного мастерства. Он постигал мнемонику по Бруно[110] и Раймунду Луллию[111] и создал для себя самого модель Луллиевой логической машины в надежде обрести всеобщее знание, которое Великий Просветитель гарантировал всякому, кто станет ею пользоваться. На сей раз это было евпомпианство, и оно захватило его крепко. Я убеждал его, пуская в ход самые жуткие предостережения, какие только мог отыскать в истории. Но все было напрасно.

Вот вам картинка, достойная сожаления: доктор наук Джонсон, послушный тирании евпомпиевых ритуалов, бредет по Флит-стрит, пересчитывая фонарные столбы и камни брусчатки. Он сам, как никто, знал, насколько хрупка грань, отделявшая его от сумасшедшего.

Надо сказать, что к евпомпианцам я причисляю всех играющих в азартные игры, основанные на числах, всех вундеркиндов счета в уме, всех толкователей пророчеств Даниила и Апокалипсиса, ну и еще эльберфельдских коней[112], самых искусных из всех евпомпианцев.

А теперь вот, и Эмберлин примкнул к этой секте, опустившись до уровня считающих животных, недалеких ребятишек и более или менее безумных взрослых. Д-р Джонсон, по крайней мере от рождения, страдал евпомпианским помрачением рассудка, Эмберлин же деятельно и сознательно добивался этого. Мои увещевания, уговоры всех его друзей пока результатов не дают. Напрасно я убеждаю Эмберлина, что считать – это самое легкое дело на свете, что, когда я полностью изнурен, мой мозг, не способный уже ни к какой иной работе, просто считает и подсчитывает, как машина, как эльберфельдский конь. Эмберлин совершенно глух ко всем доводам, он просто улыбается и показывает мне какую-нибудь новую открытую им забаву с числами. Эмберлин ни за что теперь не войдет в выложенную кафельной плиткой ванную, не пересчитав, сколько там рядов плитки от пола до потолка. Он относит к существенным фактам то, что в его ванной тридцать шесть рядов плитки и тридцать два – в моей, тогда как число их одинаково во всех общественных туалетах Холборна. Теперь ему точно известно, сколько понадобится шагов, чтобы дойти из одной точки Лондона до любой другой. Я уже перестал ходить с ним на прогулки. На меня все время угнетающе действовал его сосредоточенный взгляд, когда он считал шаги.

Перейти на страницу:

Все книги серии Эксклюзивная классика

Кукушата Мидвича
Кукушата Мидвича

Действие романа происходит в маленькой британской деревушке под названием Мидвич. Это был самый обычный поселок, каких сотни и тысячи, там веками не происходило ровным счетом ничего, но однажды все изменилось. После того, как один осенний день странным образом выпал из жизни Мидвича (все находившиеся в деревне и поблизости от нее этот день просто проспали), все женщины, способные иметь детей, оказались беременными. Появившиеся на свет дети поначалу вроде бы ничем не отличались от обычных, кроме золотых глаз, однако вскоре выяснилось, что они, во-первых, развиваются примерно вдвое быстрее, чем положено, а во-вторых, являются очень сильными телепатами и способны в буквальном смысле управлять действиями других людей. Теперь людям надо было выяснить, кто это такие, каковы их цели и что нужно предпринять в связи со всем этим…© Nog

Джон Уиндем

Фантастика / Научная Фантастика / Социально-философская фантастика

Похожие книги

1. Щит и меч. Книга первая
1. Щит и меч. Книга первая

В канун Отечественной войны советский разведчик Александр Белов пересекает не только географическую границу между двумя странами, но и тот незримый рубеж, который отделял мир социализма от фашистской Третьей империи. Советский человек должен был стать немцем Иоганном Вайсом. И не простым немцем. По долгу службы Белову пришлось принять облик врага своей родины, и образ жизни его и образ его мыслей внешне ничем уже не должны были отличаться от образа жизни и от морали мелких и крупных хищников гитлеровского рейха. Это было тяжким испытанием для Александра Белова, но с испытанием этим он сумел справиться, и в своем продвижении к источникам информации, имеющим важное значение для его родины, Вайс-Белов сумел пройти через все слои нацистского общества.«Щит и меч» — своеобразное произведение. Это и социальный роман и роман психологический, построенный на остром сюжете, на глубоко драматичных коллизиях, которые определяются острейшими противоречиями двух антагонистических миров.

Вадим Кожевников , Вадим Михайлович Кожевников

Детективы / Исторический детектив / Шпионский детектив / Проза / Проза о войне