Монастырь потерянных душ

В сущности, настоящей жизнью принято называть некую удобную и понятную ограниченность с регламентируемым опытом, осознание и воспроизводство которого превращается в традиции. «Человек живет там, где сосредоточены его переживания», — вспомнила я. Но, согласно традиции, он отсекает те переживания, которым не находит объяснения — из числа известных объяснений, конечно. Таким образом, человек успешно избегает нового опыта.

Ха-ха. Ведь если показать той несчастной троице СРАЗУ все, что происходит в Монастыре — то, что мы узнаем за целый год (а может, и не узнаем никогда, только будем неуверенно догадываться), — то гарантированно сработает механизм вытеснения. И никакого «стирания памяти» не понадобится.

Днем в круглом дворе нам объяснили, в чем заключается новая практика. В течение нескольких часов мы должны были ходить по Монастырю поодиночке, стараясь не попадаться друг другу на глаза. То есть, если в поле зрения появится кто-то другой, следовало осторожно и, по возможности, незаметно скрыться. При этом, сказал Монах, мы имеем право зайти в любое здание и в любую комнату, если двери открыты. Даже желательно, чтоб мы исследовали Монастырь изнутри, поскольку до сих пор большинство из нас бывали только в тех помещениях, куда приводили монахи.

Женя спросил, можем ли мы незаметно наблюдать за другими. Монах ответил, что да, такой вариант допускается, но только если нам больше нечем заняться. На лицах некоторых отразилось недоумение: а что еще делать людям в пустынном огромном Монастыре, кроме как заниматься друг другом? Что расскажут нам комнаты, в которых никто не живет? Конечно, здесь все источало строгую красоту, повсюду поддерживался определенный стиль, но иногда от Монастыря веяло заброшенным музеем. Казалось, здесь могло бы происходить гораздо больше, чем происходило.

Любое событие, которое, как чудилось, могло бы обернуться чем-то огромным, способным перевернуть жизнь шестнадцати человек и наше понимание мира, почему-то не находило своего гранзиозного завершения, а таяло в спокойной атмосфере, развеивалось как дым, выглядело как просто очередная игра. То, что тревожило меня вчера, легко отбрасывалось сегодня. То, о чем я всерьез думала ночью, становилось бессмысленным днем. И так далее. Мне даже не хватало духу возмутиться, что над нами издеваются, маскируя под «исследование» совершенно непоследовательные действия.

Что ж, у меня были планы насчет побродить по Монастырю. Забраться наконец на верх той башни. Пройтись по комнатам людей, которые меня интересуют. Зайти на склад, и посмотреть имена на шкафчиках для вещей: прошло больше недели, а я до сих пор не знала, как зовут восточную девушку — единственную из шестнадцати. Ах, да — еще мозаика в зале, где стоят кругом кресла.

Ожидая, пока часть людей разойдется, я поняла, что ничего из этого делать сегодня не стану. В какой-то момент реальность переключилась, и я осталась одна.

До этого минут десять я шла с осторожностью, опасаясь кого-нибудь встретить, — ведь нам следовало сохранять незаметность. Но вдруг — я замедлила шаг между двумя невысокими стенами, огораживающими дворы — я поняла, что никого из наших не увижу. Тут же появилось чувство, что если сделать шагов пять назад — я вернусь. Я не вернулась.

Стена справа перешла в здание, которое как-то плавно загнулось, — я даже провела по камням рукой, чтобы ощутить эту плавность, — и тут увидела тяжелую приоткрытую дверь. Так было уже много раз в Монастыре: дверь как будто бы черного хода, а за ней — узкая лестница. Я поднялась на второй — довольно высокий — этаж, пошла по полутемному коридору, вслушиваясь в собственные шаги; повернула возле окна. Двери, выходящие в коридор, я проверять на стала.

Повернула еще раз, вышла на лестницу, поднялась. Прохладный лабиринт коридоров можно было исследовать бесконечно. Я то спускалась, то поднималась, стараясь все же не добираться до первого этажа, ориентируясь по виду из редких окон. Коридоры меня затянули, я даже не останавливалась. Так я прошла, наверное, несколько километров, пока, оставив за спиной единственное в обозримом пространстве небольшое окно, я не повернула налево — в почти полную темноту, в которой едва угадывались прямоугольники симметрично расположенных дверей.

И вот, когда я перестала видеть собственные руки, но оборачиваться и тем более возвращаться мне не хотелось, — а коридор все не кончался, — тогда, как в том подземелье, мягко стал зажигаться свет.

Желтые лампы, встроенные в обшитые коричневым отполированным деревом стены. Это место чем-то напоминало внутренности корабля.

Теперь-то я твердо знала: оборачиваться нельзя. Все открывшееся мне могло исчезнуть.

Всматриваясь вперед — лампы горели не слишком ярко — я различила с правой стороны что-то непохожее на уже привычные двери. Какой-то разрыв между стенами.

Я поспешила туда. Это было большое, метров в десять окно, но выходящее не на улицу, а в помещение.

А в помещении…

Свет там горел немного ярче, при таком свете уже можно было читать. Но они не читали.

Люди, незнакомые мне.