Монастырь потерянных душ

Подтянулась, сделав пару шагов по коре. Я знала, что поступаю правильно. Монах должен был оценить. Веревка оказалась под ногами, я сидела на ней на корточках, обняв ствол. Веревка дрожала и готова была опасно качнуться, если я ее не пойму.

Я поставила ступни ей перпендикулярно, и вывернувшись, не отпуская дерево, осторожно выпрямилась. Прислонилась к стволу боком, перекатилась на спину, перенесла на ствол вес, и переставила ноги так, чтобы можно было идти. Захватило дух. Я чувствовала неровность коры под ладонями, взмокшими от волнения.

— Давай, — повторил Монах, но уже тихо.

Я отлепила руки, а потом и спину. Выставила ладони так, точно по бокам были две стены, помогающие не упасть. И сделала шаг. Точнее, просто передвинула по веревке правую ногу. Веревка держала. Пока.

— Хватит, — сказал Монах.

Я с облегчением рухнула вниз. Приземлилась, практически, на четвереньки. Хорошо, хоть на бок не завалилась.

— Молодец, — Монах стоял надо мной.

Я встала, отряхнула ладони.

— Я бы упала, — сказала я, задумчиво глядя на веревочную звезду.

— Да, — согласился Монах. — Делать что-то имеет смысл лишь до того момента, пока ты уверен, что не упадешь.

— А как же риск — благородное дело? — позволила я себе съехидничать. — Преодоление себя и все такое…

— Глупости. Всего лишь попытка себя возвеличить. В то время как увеличивать надо веру, а не себя. Точнее…

Он усмехнулся так, будто кто-то внутри жестко пресек его пафос. И поправился:

— Увеличивать веру не надо, но целесообразно. Если, конечно, у тебя есть какая-нибудь хорошая цель.

Запись сорок восьмая

Следующий час мы молчаливо и аккуратно сматывали веревку в кольцо. По ассоциации у меня перед глазами маячила Вера — невысокая большеглазая женщина-белка. Когда веревка заканчивалась, я решилась:

— Можно спросить?

— Спроси.

— Та женщина с вами, Вера, она…

— Тоже из университета. Профессор ее научный руководитель.

— Она совсем не общается… не работает с нами.

— Ты забыла, что здесь эксперимент, а не школа?

Я чуть не покраснела, но затыкаться не стала.

— Но с ней можно поговорить?

Монах рассмеялся. Смех был похож на карканье.

— Можно. Только Вера не разговаривает.

— То есть?

— Так получилось. Она немая.

Вот это сюрприз.

— Но она слышит?

— Конечно. Хочешь ей выговориться?

Я не знала, что и ответить. Я представила, как подхожу к Вере, прошу ее выслушать, а она вынуждена молчать. Разве что коротко кивнет. Но нам ведь придется куда-то пойти, чтобы уединиться. Как она покажет, куда? Порывистыми жестами, как делают глухонемые? Я бы чувствовала себя полной дурой. Я могу говорить, а она — нет. Я могу с ней откровенничать, а она ничего не скажет.

Разве что записку черкнет, но это уж совсем по-дурацки. Она мне нравилась, да.

Но мне было бы жутко стыдно общаться с ней. Стыдно за свою полноценность, что ли.

Хотя она была лучше, умнее меня, даже красивее. Но она не могла говорить. Никому.

Ничего. Я вспомнила фильм, в котором немые мычали, когда старались привлечь внимание. Такое мычание — не дай Бог, я его услышу, — разрушило бы в моих глазах Веру всю.

— Как же она пишет диссертацию? — в следующий миг я осознала глупость своего вопроса. Она же пишет, а не проговаривает.

Монах внимательно посмотрел на меня, и, видимо, уловил какие-то движения на лице.

— Ты же сама все поняла. Возвращайся.

Он остался в лесу. Мне почему-то казалось, что сейчас он снова примется разматывать веревку и делать звезду. Моя помощь не так уж была и нужна. А может, звезда возникнет в его сознании, и он станет скользить по границам ее лучей намного, намного выше, чем наяву.

На поляне я села на то же бревно, где некоторое время назад сидел старший Монах.

Сбоку было окно. Точнее, просто пустой проем. Из комнаты доносился голос профессора. Он говорил о непонятных вещах — о том, что осеннюю сессию для старшей группы следует провести на море, и о преобразовании твердых тел в волновые системы. Мне мерещились оборотни в утренних сумерках, похожие на плотный туман и погруженные в плавное, медленное движение. Я сидела снаружи и одновременно ощущала себя внутри. Я знала, Вера и младший монах внимают профессору, сидя напротив него, а я стою там же в тени у стены. Вера. Я то и дело сравнивала ее с собой. Когда мы только пришли в Монастырь, нам сказали, что строить жизнь надо так, чтобы быть готовым пожертвовать ради нее рукой. Но это всего лишь эксперимент, и реально руки нам никто не отрубит. Хотела бы я понять, ради чего Вера рассталась с голосом.