Монастырек и его окрестности… Пушкиногорский патерик

Я, конечно, не забыл, что в трех-четырех километрах от нашего монастырька располагается Пушкинский Заповедник – сельцо Михайловское, в котором Пушкин пребывал во время своей ссылки.

Ссылка была долгая, зима была ветреная и холодная, и время от времени Пушкину приходили на ум странные мысли, которых не было ни летом, ни весной.

Ему казалось, что в мире ничего не осталось, кроме этой зимы, которая уже завалила снегом все ходы и выходы из Михайловского и продолжала заметать мир дальше, заставляя думать, что на всем белом свете не осталось ничего другого.

Он и правда чувствовал, что вокруг происходит что-то неладное. То ли гудел в печной трубе домовой, то ли ржали в конюшне напуганные ветром лошади.

И лишь поскользнувшись на крыльце и грохнувшись об его четыре ступеньки, он вдруг догадался, в чем дело.

Мира не было.

Не было солнца, звезд, ночного мрака.

Не было людей и не было зверей.

Не было улыбок.

Не было Михайловского и не было Санкт-Петербурга.

Не было Времени, но не было и Вечности.

Не было ничего.

И все же все это было.

Хромая, он дошел до постели.

Кружащий за окном снег иногда начинал метаться, словно хотел что-то сказать ему.

Великая Пустота стучала в его двери, в его окна, скрипела плохо закрытыми ставнями.

Все вокруг свидетельствовало о своем отсутствии. Оставленные с вечера стихи были, похоже, сродни этой Пустоте.

Он открыл ставни.

Холодный воздух заклубился и бросил в комнату пригоршню снега.

Что-то проступало за привычными очертаньями окон, мебели и вещей.

Что-то, что, похоже, не имело ни имени, ни прошлого, ни будущего.

Неожиданно он словно захлебнулся этим светом, который бил со всех сторон.

Еще того больше – он сам был этой Пустотой, – заброшенной, одинокой, всемогущей, не знающей.

Потом он спросил кого-то, кто был рядом, верно ли он понял происходящее, но тот только засмеялся в ответ и ничего не сказал.

А вместо этого он вдруг понял, что двигало его пером, и тогда сразу увидел множество стихов – и уже написанных, и еще не написанных, и тех, о которых он ничего еще не знал, – они превращались в анфилады комнат, в бесконечные коридоры и галереи, которые то завивались на умопомрачительной высоте, то вдруг разбегались, взлетая до самого неба, то вновь падали с огромной высоты, чтобы затем вновь взлететь и упасть, словно на американских горках, от чего захватывало дух, и нельзя было остановиться.

И будучи Пустотой, он захватывал все, что встречал на своем пути, и ангелы небесные, видя это, трубили в свои шофары, так что расходилось море и Небеса открывали свои тайны, не умея удержать их рядом.

А потом он заснул, и ему приснился сон, будто в его комнату медленно влетел на облаке незнакомый человек с бритой головой и в оранжевой накидке. Он поднял руку и сказал:

«Вот, о монахи, Благородная Истина о страдании. Рождение есть страдание, старость есть страдание, болезнь есть страдание, соединение с нелюбимым, разлука с любимым есть страдание, всякое неудовлетворенное желание есть страдание; короче говоря, пятикратная привязанность к земному есть страдание.

Вот, о монахи, Благородная Истина об источнике страдания: это жажда бытия, ведущая от рождения к рождению, связанная со страстью и желанием, находящая удовлетворение там и тут, а именно: жажда удовольствий, жажда бытия, жажда могущества.

Вот, о монахи, Благородная Истина о прекращении страдания: это уничтожение жажды путем полного подавления желания, его удаления и изгнания, отделения самого себя от него, его недопущение.

Вот, о монахи, Благородная Истина о пути, ведущем к прекращению страдания. Это священный восьмеричный путь, а именно: праведная вера, праведное намерение, праведная речь, праведные поступки, праведный образ жизни, праведное усилие, праведная мысль, праведная самососредоточенность».

74. Отец Илларион. Сомнительные речи. Отбрасывая неважное

В другой раз Илларион поднялся на гору, где была воскресная школа и, зайдя в стоящую рядом со школой беседку, поздоровался с сидящим там отцом Иовом.

– Из паломников, что ли? – искоса глядя на Иллариона, спросил Иов, разбирая на столе свои бумаги. – Тогда тебе надо по тропинке вниз, а там – через хозяйственный двор и прямо к храму.

– Могу и здесь посидеть, – сказал Илларион, присаживаясь на скамейку. – Вы не против?

– Вообще-то это запрещено, – сказал отец Иов, продолжая рассматривать отца Иллариона и не понимая, что тот хочет. – Но если немного отдохнуть, тогда почему же?.. Располагайтесь, пока никого нет.

– Вот и славно, – сказал Илларион и, глядя на отца Иова, поинтересовался:

– Вы-то, значит, из монашествующих будете?.. – И, не давая Иову ответить, спросил:

– Ну и как оно?

– Что значит «как»? – отец Иов засмеялся. – Я смотрю, на вас тоже не брюки надеты.

– Уж лучше бы были брюки, – негромко ответил отец Илларион и тяжело вздохнул.