Монастырек и его окрестности… Пушкиногорский патерик

Для начала они побили католического миссионера, потом сломали руку лютеранскому пастору и сожгли сначала беседку, где собирались последователи католического лжеучения, а затем и временный деревянный молельный дом, после чего разорили католическую библиотеку и воскресную школу, а в придачу еще и местную библиотеку, ссылаясь на то, что в деле спасения православному человеку вполне достаточно иметь одну единственную книгу.

Когда спустя полгода какой-то католик проезжал мимо этих мест, то он нашел там лишь мерзость запустения, да остатки пожаров, да странных людей, которые всякого нового человека сначала спрашивали, не католик ли он, а уж потом отвечали на заданные вопросы.

9

Как-то в конце последней апрельской недели отец Александр сидел на той же скамейке, с которой началась наша история, и надеялся немного подремать, когда рядом с ним вдруг опустился тот самый монах, с которого все и началось.

– Опять это вы, – сказал отец Александр, почему-то ничуть не удивившись этому явлению и вспоминая, как же зовут этого таинственного монаха. Потом он вспомнил, что монаха зовут Илларион, и спросил:

– Знаете, что у нас произошло по вашей-то милости?

– Слышал, – немного сухо отвечал тот. – Только не по моей, а по вашей.

– Боюсь, я с вами не соглашусь, – сказал отец Александр. – Потому что, если вы не забыли, все началось именно со слов о благочестивых и неблагочестивых христианах… И знаете, что я вам скажу, отче?.. Лучше бы они вообще ничего не знали бы ни про каких благочестивых христиан, а пели бы себе, что пели всегда, ничего не зная и ни о чем не думая…

– Вот и Дьявол тоже так думает – улыбаясь, сказал отец Илларион.

И добавил, похоже, совершенно не к месту:

– Когда Бог хочет человека прославить, Он сдергивает с него всю одежду, и человек остается голый, как в первый час своей жизни. А преисподняя ходит тогда ходуном, не переставая хохотать и показывать на него пальцем.

Отец Александр уже было собирался ответить, когда увидел, что скамейка, на которой только что сидел старый монах, пуста.

И тогда, опустившись на колени, отец Александр почувствовал присутствие Божества.

55. Новоржев

Иногда случалось, что уезжал отец Нектарий в Новоржев, к знакомым новоржевским бабам, отдохнуть от мирской суеты. От Святых Гор до Новоржева путь недолгий – всего ничего, тридцать с чем-то небольшим километров. Но именно тогда чувствовал игумен, каким должно быть райское житие, хоть вслух высказать это, конечно, ни в коем случае не решался, опасаясь быть неправильно понятым. Тогда новоржевские бабы ставили в тени среди яблонь стол, остужали в колодезной воде водку, топили баньку. Стелили в дальней комнате, окнами в сад, большую постель с пологом, выгоняли случайно залетевших мух, задергивали на окнах кружевные занавески.

"Ах, Павлуша, – говорил игумен, ступая под яблоневыми ветвями и вдыхая яблочный аромат. – Вот бы и нам такой сад, в монастыре-то, а?.. Уж, наверное, лишним бы он не был".

"А на что он? – говорил отец благочинный, далекий от романтических настроений игумена. – Яблок можно и так купить. На каждом, вон, шагу».

"И так купить, – передразнивал отец наместник. – То бы свои были, не купленные».

"Купленные тоже на разный вкус бывают, – отвечал машинально Павел, чувствуя, как в голове его сразу защелкала счетная машинка. – Если, к примеру, такие, что до зимы долежат, то эти в одну цену, и их подороже можно было бы продать. А так – сомневаюсь».

«Эх, Павлуша», – с сожалением вздыхал отец игумен, но больше яблочную тему затрагивать не спешил, справедливо полагая, что есть на свете вещи, увы, не доступные в полном объеме отцу благочинному.

Зато уж в банных делах был отец Павел подлинный ас и веничком махал с таким искусством, что отец Нектарий только успевал стонать, добавляя жара и прячась в густом пару, который под искусными заклинаньями отца Павла становился все гуще и гуще.

И после в баньке, подставляя еще завернутое в простыню тело свежему ветерку, мечтал отец Нектарий о каких-то несусветных вещах, каких и выговорить-то было невозможно, и отчего становились они еще желанней и ближе.

Пожалуй, больше всего на свете любил он эти послебанные часы – медленно текущие, словно густой мед с ложки, прозрачные и ясные, словно рассыпанный в хаосе переплетенных ветвей солнечный свет. Тогда на душе отца Нектария становилось ровно и спокойно, и хотелось говорить так же красиво и внятно, как говорил свои проповеди отец Тимофей, рассказывая о Божьем милосердии и о том, что все рано или поздно спасутся, так что надо только немного потерпеть, тем более что сам Господь дает для этого сил столько, сколько требуется, так что если взять, например, его, Нектария, то он безропотно терпит и вечное недовольство неблагодарной братии, и плохую стряпню, и жадность прихожан, и скупость паломников, и вообще все то, что посылает Господь в неизреченной милости, надеясь, что человек примет все это, как принимают горькое лекарство, которое целит и побеждает болезнь.