Монастырские

Говорят, Слепец Игнатий, любитель ночных молитв на краю оврага, прятался в кустах и слышал, как пел перед смертью Мальцов: «О, Господь мой, Матерь Божья, я иду к вам навсегда, жизнь моя была негожей, но помилуйте меня!» Слышал Слепец, как ругались палачи, и всё стреляли и стреляли в гармониста, а тот пел и пел… «Смерть мне в радость, смерть – отрада, к Богу я теперь иду, ничего мне здесь не надо, только Бога я люблю! Но прошу Тебя, о Боже, не забудь детей моих, и жену-вдову помилуй, вот о них Тебя прошу! Пусть всё будет у них сладко в этом горьком бытии, а когда придёт их время, с ними быть хочу в раю!»

Бояринов, как отметили в селе, глаза от людей прятал, на улицу в те дни не выходил, больным, вишь, сказался. Это он, гад, загубил Мальцова, решили мужики, это он осиротил девчушку с пацаньчиком. Матери с тех пор больше не пускали в овраг детвору, опустело любимое место для игр в войнушки.

И вот теперь метался Бояринов, причитала его родня перед горящей избой, а пожар не унять.

Не спали в ту ночь и в избе Монастырских. Да и как уснуть, если хозяина нет. Вечером, когда дети начали уже дремать и пел над окошком соловей, пришли к Николаю Поликарповичу хмурые, молчаливые дядьки, всё из местных, из бедняков, Коровин, Шестопалов, Криволапин и Брыдько. Дарья Андреевна задёрнула занавеску по центру хаты, затаилась на подушке. Молилась про себя. Антон тоже не мог спать. А мужики беседовали долго, звякали кружками, отец разливал самогонку. «По чуть-чуть. А то дело провалим. Огурцы, хлеб, ешьте». – «Хорошо живёшь, Монастырский. Тебя тоже не мешало бы раскулачить». – «Вон, половина села в кулаках. Сейчас нараскулачиваешься».

Ушли, наконец. Дарья приподняла голову, тихо. Да, точно. Раскулачивать пошли. Горе. Жалко народ. Ребятишек малых оставят без молока, без хлеба, сколько людей пострадает. Беда.

– Дети, ну-ка, лежите тихо. Видите, что в селе творится.

Детвора пошепталась, да и заснула. Антон лежит с открытыми глазами, слушает, как мать молится, прислушивается к ночным звукам. Ах, как сильно собаки лают, да как дружно, звонко. И коровы мычат, и лошади шумят. По всему селу трезвон. Что за ночь.

– Антон, ты почему не спишь?

– Мама, а я по бабушке с дедушкой соскучился. Съездим в гости?

– Съездим.

– А когда?

– Вот поспокойнее станет в селе, там и будет видно. Может, на Успение Божией Матери.

– А малыш скоро родится?

– Скоро, Антон.

– А когда?

– Бог даст, на Успение.

– Слава Богу.

– Да, Антон, слава Богу.

– Мама, а шумят как в селе, тебе страшно?

– Молиться будем, под покровом Матери Божьей не страшно.

– А как же люди, которые не молятся. Как они живут, страх ведь какой – без Божией помощи жить, без благодати.

– Да, это страшно, Антон. Вот и будем не только за нас, но и за тех людей молиться, чтобы Господь помог всем.

– Мама, давай вдвоём молиться.

– Давай, Антон.

Мальчик слезает с печи, встаёт рядом с мамой на коленки перед Божницей. У мамы лицо сосредоточенное, голова покрыта повойником. К молитве мама подходит особо тщательно. Чтобы мысли «не гуляли». И чтобы всё было подготовлено для молитвы, и порядок вокруг, и одежда опрятная. («А уж перед тем, как в церковь идти на Причастие, обязательно накануне выкупаться, в бане всю грязь с себя смыть».) И детей тому учит. Но они малы, им перед сном молитвы покороче – «Отче наш…» и «Богородице, радуйся…». А вот Антону, как старшему, можно и побольше. А он тому рад. Нет для него ничего слаще на свете, чем молитва. Да и как не любить разговор с живым Богом! А уж как нравится мальчику молиться вместе с мамой. Любит Антон такие мгновения. Мерцание лампадки перед иконами будто душу согревает. Взгляд Христа близкий, родной. Матерь Божия смотрит ласково. Повторяет Антон шёпотом вслед за мамой: «Господи, помилуй всех, кому сейчас плохо, помилуй всех, кто Тебя не знает, помилуй всех заблудших, озлобленных, кому некому помочь, кто страждет, жаждет, кто плачет, кто при смерти, кому угрожает опасность…»