Монастырские

В избе тихо-тихо, слышно сонное дыхание Игоря, Кати и Маши на печи. Спят девочки, обнявшись, что-то доброе им снится. Лица спокойные, радостные. Перед сном мама напоила детей парным молоком, дала по ломтю свежего хлеба. Щёчки зарделись, волосы русые разметались, хорошо как… Уютно, по-доброму всё. Ах, мама, как нам хорошо жить, думает растроганно Антон. Игорь, Катя и Маша подрастают, а скоро ещё один малыш родится. И так у нас всё дружно. А ведь это Бог нам такую радость даёт. Это от Бога и дети, и хлеб, и молоко, и доброта, что в семье, и всё-всё-всё хорошее вокруг, это всё Он, Господь наш, Он хозяин, Он – самый главный на этом свете. А потом настанет время, когда и папа будет с нами молиться, думает Антон. Ведь папа добрый, хоть на словах Бога и ругает. А ведь иконы в доме не срывает, кресты носить не мешает. И мама этому вон как рада, говорит: «В папке нашем совесть не умерла». Да, он обязательно поймёт, как ошибался, раскается, попросит у Господа прощения, а Он, милостивый, конечно же, сразу и простит. Он любит нас, да и как не любить своих детей. Вот папа любит меня, я его сын, думает Антон. А у Бога все люди на Земле – его дети, Он им дал жизнь. И как Господу обидно, что дети знать Его не желают. Плачет Антон, ах, как жалко ему Бога, как обидно за Него, что не хотят те, кому Он дал эту землю, эту прекрасную жизнь, не желают познать своего Творца.

Папа вернулся домой под утро. Антон чутко спит, сразу и проснулся, как услышал шаги папы во дворе, да и Агат зашумел, обрадовался хозяину, слышно, как прыгает. Антон улыбается. Вот сейчас папа придёт, сядет рядом, погладит Антона по голове. Так и случилось. Папа подошёл к сундуку, сел на краешек, гладит Антона по голове: «Антон-Антон, опять с печи удрал, и что ты к этому сундуку прикипел…» Месяц ясный-ясный, такой красивый, прямо возле окошка стоит, светло в избе, всё хорошо видно. И маму видно на печи, рядом с Игорем, Катей и Машей, они посапывают сладко, уютно, а вот мама не спит, ждёт, когда папа придёт к ней, расскажет, где был, а месяц светит и светит, видно и Божницу, и, вот, папу рядом, он смотрит на Антона, будто плакать собрался.

– Папа, а у тебя лицо грустное, – говорит Антон, обнял папу, прижался.

– Да, не очень мне весело, Антон.

4. Расправа

Потянулся в Успенье народ по селу, с иконами, крестами, хоругвями. Идут крестным ходом. Праздник из праздников. Матерь Божия с нами, чувствуют это люди, молятся едиными устами. И небо под стать празднику – яркое, синее, солнце играет. Идёт впереди всех отец Олег, торжественно, строго, лицо сосредоточенное. Несёт вместе с дьяконом плащаницу Божией Матери. Знает он, что злобствует коммунистическая власть, а может, и провокацию готовит.

Ночью к великому удивлению семьи священника, тайно приходил к ним Николай Поликарпович Монастырский, известный в округе руководитель местных безбожников. Говорил шёпотом, предостерегал насчёт празднования церковного.

«Как бы убийства не вышло, вы бы остереглись, и народ поберегли!» – «Так что народ, что священник? Не нам решать. Тут уже Сама Царица Небесная хозяйствует! А пострадать за Христа и Матерь Его Пречистую – это ещё заслужить надо, это удел избранных, сразу к Богу в руки».

Не понял такого ответа Николай Поликарпович.

Нет страха в душе священника. Не может он Матерь Божию предать, отступиться от Неё в такой день. Служит отец Олег на Успение особым чином по древнему Иерусалимскому уставу, соединяя утреннее Богослужение с чином погребения плащаницы. Идут крестным ходом непременно через всё село, для крестоходцев это скорбное и вместе с тем праздничное шествие символизирует шествие апостолов из Иерусалима в Гефсиманию. Многие сельчане обычно выходят на улицы, кто-то присоединяется к шествию, в надежде на милость Царицы Небесной. Но так было в прежние времена. С каждым годом всё меньше людей осмеливается проявлять свою богобоязненность.

Теперь больше боятся властей, а не Бога, это понимает священник, скорбит о таком богозабвении, молится о своей пастве.

«С нами Бог! Разумейте, языцы!» – сказал с амвона людям громко, оглядел всех тепло, с любовью. Воодушевился народ, те, кто побаивался, укрепился духом. «Пошли, сёстры, отцы, братья! Нам ли, христианам, бояться безбожников…» – сказал отец Олег. Хотел упомянуть про комсомольцев, про власть, да зачем праздник политикой осквернять. И двинулись вперёд так, словно на Голгофу.

Полетели в народ куски грязи, плевки, раздались насмешки. Это комсомольцы стараются. Воют, свистят, хохочут, прыгают вокруг, гримасничают. Ну, чистые бесы. Крестятся люди, не отвечают на чужую дерзость.

Вслед за красной молодёжью встретили богомольцев красноармейцы. Стоят поперёк пыльной улицы, в руках винтовки. Кто-то из них смотрит со злобой, а кто-то глаза прячет. Эх, что же вы, мужики, вместе с вами в одном селе росли, многие из вас и в церковь когда-то ходили, а теперь вместо креста святого – винтовки, вместо Бога – ненависть. Эх, мужики… Так думают крестоходцы, но не отступают.