Самостоятельно распахнув дверь и наконец-то увидев Тамару, Иден на секунду теряется совершенно, сраженный парадоксальным ощущением бесконечного от нее удаления, которое прорезается сквозь блаженную ясность и лишь нарастает, когда он ступает в комнату, душную и мрачную, как и все прочие ее логова. От внезапного попадания в тепло ломит голову, но он едва это замечает, равно как и настойчивую боль в локте и многочисленные царапины — последствия предпринятого суицидального штурма, — тошноту от водки, голода, усталости и волнения, весь мир сокращается, вытягиваясь по сторонам, будто на огромной скорости, устремляется к ней и там схлопывается окончательно, в безмерном удивлении он шагает по направлению к ней, отчего Тамара как бы автоматически оттесняется к противоположной стене, словно воздух между ними стиснут до чрезвычайной плотности и способен двигать ее помимо воли, в смешанном свете йодистой настольной лампы и отраженных от луны солнечных лучей она кажется легкой и маленькой, совсем эфемерной, едва узнаваемой в рабочей обстановке — мешковатые джинсы и большой не по размеру черный свитер, волосы собраны в хвост, никакого макияжа, никаких цацек, царящая на ее лице пристальная безмятежность ничем не скрыта и оттого еще сильнее подчеркивает красоту, беспредельную и контрастную, ось вращения всех его мыслей на протяжении последних трех лет, центрабежной силой от этого вращения уже столько основ, законов, идей и воспоминаний смято в нелепые комья и размазано по изнанке черепа, что ориентироваться совсем не на что, кроме как на линейную последовательность озарений, вроде того, что значит эта непреодолимая пропасть между ними — пропасть отчуждения, отдельности, непонимания, невозможности как-нибудь ей растолковать наконец, чтоб она поняла; это ключевое непонимание, за пределы коего Иден заглянуть не способен, постоянно служит отправной точкой к мучительным циклическим размышлениям, в дебрях которых разверзается капкан внутреннего конфликта, из раза в раз повергающий его в гадостный бредовый сумрак, постоянно, но не сейчас, когда их разделяют всего несколько шагов, когда ничто не скрывает обзор. Иден ни в какой момент не представлял себе, что будет делать, ворвавшись нынче ночью к ней домой, и вообще ничего не решал сознательно, целиком положившись на инстинкты, а теперь оказывается, что он сюда влез, чтобы преодолеть отчуждение, средств для решения этой задачи у него не то, чтобы много, и в их список, увы, вовсе не входит никакое убийство. В глазах Тамары убийство было бы предпочтительным, что она осознает очень ясно, безучастно созерцая его посреди своей комнаты и испытывая от этого привычную боль в костях, одно созерцание Идена и его присутствие поблизости подобно созерцанию Солнца в телескоп, присутствию исторгнутой небесами ядерной боеголовки за секунду до взрыва, созерцанию жерла вулкана, куда спрыгнул без парашюта, его присутствие — как радиация, оно проникает повсюду и все поглощает, преображает, испаряет, сметает, выжигает без остатка, эта угроза полной дезинтеграции пугает Тамару, как ничто и никогда ранее, она начисто лишается возможности соображать, просто оказываясь с ним рядом, и едва помнит потом, что при нем происходило, потому что запоминать было нечем, разве что угадывать по пепельным теням на окраинах памяти, вроде человеческих отпечатков от атомных взрывов, атомная перспектива слияния и поглощения никогда не казалась ей соблазнительной, свою свободу Тамара привыкла оборонять ценой всех прочих ценностей, привыкла вести диалог с высшими силами с глазу на глаз, одалживать у них власть и выплачивать долги художествами, счастливо витать в уединении своего личного небытия, какое тут может быть слияние, какое поглощение, если в результате не останется никакой Тамары и никаких средств для диалога, настанет смерть куда страшнее, чем уже известная, растворение и исчезновение совсем другого рода, сквозь уютное ясновидение своего небытия Тамара отчетливо видит неизбежный исход конкретного сочетания обстоятельств, исход ритуальный и неотвратимый, всемогущая власть первородного ужаса незаметно теснит ее в сторону двери,