Монетка на миллион

– Итак, я считаю, что текст, который вы мне показали, –  не просто стихотворение, а тайное послание. Причем у меня есть предположение о том, кто может быть его автором. Но прежде, чем я выскажу это предположение, хочу спросить вас: не было ли вместе с этим листком еще каких-то материалов?

– Только вот эта фотография, –  и Леня положил на стол перед китаистом Лолин трофей. –  Не знаю, поможет ли вам это…

– Что же вы мне сразу ее не показали! –  воскликнул Ким Рихардович, склонившись над снимком. –  Вот ведь он! Именно о нем я и подумал, когда проанализировал стилистические особенности того стихотворения!

Леня проследил за взглядом китаиста. Тот внимательно смотрел на пожилого китайца, рядом с которым стоял молодой Антон Иванович Штемпель.

– Вы знаете этого человека? –  удивленно спросил Маркиз.

– Да, пару раз мне довелось с ним встречаться! –  ответил Ким Рихардович, и взгляд его затуманился от воспоминаний. –  Но гораздо больше мне пришлось о нем слышать и читать. Это личность легендарная, Ли Юаньхун, придворный последнего императора Пу И, впоследствии – министр в правительстве государства Маньчжоу-Го. Большой знаток истории буддизма, вообще человек разносторонне образованный. Только языков он знал больше пятнадцати – и основные европейские, и несколько восточных. Когда японская армия капитулировала, Ли Юаньхун был арестован, отсидел больше двадцати лет, вышел на свободу и еще какое-то время работал переводчиком и консультантом.

– Сколько же лет ему на этой фотографии? –  удивленно проговорил Маркиз.

– Затрудняюсь вам точно ответить. Знаете, некоторые китайцы в определенном возрасте словно консервируются, кажется, что годы над ними не властны…

– И не только китайцы! –  пробормотал Леня вполголоса, взглянув на своего собеседника. – Так что – вы думаете, что именно этот господин написал стихотворение про зимние хризантемы?

– Да, у меня и до этого были такие подозрения, а теперь, когда вы показали мне фотографию, эти предположения превратились в уверенность! Наверняка именно Ли Юаньхун написал это стихотворение, вернее, это послание, в котором что-то зашифровано…

– И что же в нем может быть зашифровано?

– Если бы я знал! –  китаист развел руками.

– Одной моей знакомой это стихотворение почему-то напомнило Швейцарию… –  проговорил Леня чуть насмешливо.

– Швейцарию? –  Ким Рихардович подскочил на месте. –  Послушайте, а ведь в этом что-то есть! Ваша знакомая совершенно права! Западные горы… медвежьи следы… а ведь Ли Юаньхун провел какое-то время в кантоне Берн!

– Берн?! –  повторил Леня, вспомнив слова Лолы. –  А я-то над ней смеялся!

– Никогда не следует пренебрегать женской интуицией, –  наставительно сказал Табель. – Ваша подруга несомненно права: на гербе города Берна присутствует медведь, стало быть, то, что хотел спрятать Ли Юаньхун, находится в Берне.

– А где в Швейцарии можно спрятать ценную вещь? –  оживился Леня. –  Ясное дело – в ячейке банковского сейфа.

– И на этот банк указывают последние строчки послания! –  подхватил Ким Рихардович. – «И цветок мэйхуа, словно пара скрещенных ключей, затворяет тайны пленительной ночи…» Стало быть, нужно искать такое здание, с парой скрещенных ключей на фронтоне… Но, Леонид, я не советовал бы вам это делать… Потому что это опасно. Какие-то темные силы появились в городе… Я, конечно, далек от всякой мистики, но многолетняя практика подтверждает…

– Я в курсе, –  вздохнул Леня, вспомнив про убитого Штемпеля и вовсе уж ни за что пострадавшего Шоколадова.

Едва Маркиз сел в машину, как зазвонил мобильник.

– Ну что там еще? –  недовольно спросил он, увидев, что его требует Ухо.

– Слушай, она меня достала! –  громко жаловался Ухо. –  Завоспитывала совсем!

– Да кто, Даша твоя телефонная? –  удивился Маркиз.

– Какая Даша! Машка эта, что ты вчера притащил за Рваклей ухаживать! Как с цепи сорвалась! Стучать не смей – больному нужен покой! Бензином дышать ему вредно! Грязь и копоть – тоже плохо! Я говорю: у меня не курорт, а автомастерская! Убирает тут все, моет… Леня, а нельзя их куда-нибудь отселить? –  заныл Ухо. –  Ну сил моих больше нет! И работать надо!

– Ладно, сейчас приеду, разберусь, –  неохотно согласился Маркиз, –  вот еще напасть на мою голову с этим Рваклей…

Ухо был какой-то пришибленный, и в мастерской было непривычно чисто и пахло освежителем воздуха, а не бензином.

– Лепота! –  сказал Маркиз, оглядевшись.

– Не сыпь мне соль на раны! –  с горечью ответил Ухо.

Наверху в довольно захламленной раньше комнатке тоже были большие перемены. Оконное стекло сверкало чистотой, пол блестел, стол был застелен новой клеенкой.

Рвакля выглядел получше. Он полусидел на кровати, застеленной новым бельем в крошечных арбузиках, и ел из стаканчика диетический йогурт. На голове его была чистейшая повязка.

– Вижу, что дела твои не так плохи! –  сказал Маркиз.

– Это все Машка, –  улыбнулся Рвакля, –  развила, понимаешь, бешеную деятельность, как будто я тяжелобольной…