Монгольская империя Чингизидов. Чингисхан и его преемники

О том, что же на самом деле могли значить слова Джамухи, спорят уже несколько поколений монголоведов. Конечно, мнение Борте о том, что джаджирату стало «скучно», едва ли стоит принимать всерьез: в данном случае она, похоже, просто выразила давно созревшую у Темучина идею отделиться от побратима, придумав для этого какой ни на есть предлог. Но слова были сказаны, разрыв последовал, и, значит, был в этой речи какой-то скрытый подтекст. В поисках этого потаенного смысла историками было сломано немало копий. Некоторые версии даже очень серьезных исследователей вызывают удивление своей надуманностью и искусственностью. Так, знаменитый советский монголовед, академик В.В. Бартольд, сделал очень сомнительный вывод, что Джамуха был носителем демократических устремлений, едва ли не вождем «харачу», и в этом смысле противостоял ставленнику родовой аристократии Темучину. А все потому, что В.В. Бартольд увидел в этих словах заботу о пастухах, желание улучшить благосостояние простого народа. Поистине, каждый видит то, что хочет видеть, поскольку ничего подобного, разумеется, Джамуха в виду не имел. Вряд ли стоит чрезмерно усложнять смысл короткой речи джаджиратского князя и искать в ней то, чего там не было, и быть не могло. Если опираться на универсальный принцип «бритвы Оккама», требующий не усложнять сущность сверх необходимого, то, похоже, слова Джамухи объясняются гораздо проще. Они просто отражали нарастающее между друзьями напряжение в вопросе об авторитете и власти и, хотя казались безобидными, несли в себе некоторый внутренний драматизм, который и почувствовал Темучин. Молодой Борджигин в глубине души был уже готов к разрыву, и эти весьма невинные — может быть, лишь чуть неосторожные — слова привели к самым серьезным последствиям как для двух друзей, так и для всей монгольской степи.

Разрыв двух неразлучных побратимов и отделение Темучина с точки зрения монгольских традиций не представляли собой ничего из ряда вон выходящего: так испокон веку появлялись все новые самостоятельные обоки. И в то же время, в этом был уже исключительно важный элемент совсем нового — не родового, а скорее, феодального порядка. Обособление сына Есугэя создало в монгольской степи еще один центр силы, строящейся вовсе не на родовых принципах (или, если уж быть скрупулезно точным, отнюдь не только на родовых). Уже в самые ближайшие после откочевки Темучина дни эта новизна ситуации проявилась в полной мере.

Отъезд Борджигина вызвал почти мгновенный раскол доселе казавшегося единым лагеря. Уже на следующее утро к Темучинову нутугу примкнули десятки или даже сотни людей. «Сокровенное Сказание» перечисляет этих монгольских богатырей поименно, и вот что удивительно — к Темучину пошли не роды и племена, а выделившиеся из отдельных родов воины со своими семьями (и, вероятно, слугами-боголами). Об этом говорится прямо и недвусмысленно: «Из племени Арулат выделился… из племени Урянхат выделился (Субэдэй-багатур, брат Джелмэ. — авт.)… из племени Бесуд пришли…» и т. д. То есть, начала формироваться не родовая или племенная организация, а структура иного типа, основанная на прямом подчинении вождю. И это объединение базировалось не столько на экономических и кровнородственных, сколько на военных принципах. Вместо нутуга, обока, иргена появился новый институт (хотя и встречающийся в истории разных народов) — орда.[49]

Таким образом, Темучину удалось собрать вокруг себя мощный боевой кулак, причем преданный своему вождю, а не главам родов. Из этого-то, вначале очень небольшого объединения (в любом случае, насчитывавшего на тот момент не более тысячи человек), позднее выросло то, что мы называем Великой Монгольской Державой.

Реконструкция монгольского доспеха XII–XIII вв.