Монгольская империя и кочевой мир

Неудивительно, что нормы права у средневековых монголов сливались с религиозными нормами, и любое действие правового характера сопровождалось соответствующим ритуалом. Так, в «Сокровенном сказании» содержится эпизод, в котором кераитский Ван-хан сожалеет о своей ссоре с Темуджином — будущим Чингис-ханом, и говорит: «Сына ли только забыл я? Правды закон я забыл» [Козин 1941, § 178]. Правитель лишь вспоминает «закон» (тoре), не собираясь каким-либо образом толковать его или использовать в качестве руководящих норм, Он произносит всего лишь ритуальную фразу, за которой следует текст клятвы, сопровождаемый другими, не менее ритуальными словами и действиями: «Если теперь я увижу своего сына да умыслю против него худое, то пусть из меня вот так выточат кровь!» и с этими словами он, в знак клятвы, уколол свой мизинец зеркальным ножичком для сверления стрел и, выточив из ранки берестяной бурачок крови, попросил передать его своему сыну [Козин 1941, § 178].

Впрочем, объективности ради, следует отметить, что тесная взаимосвязь права и религии была характерна в ту эпоху не только для монголов, но и для всего средневекового общества в целом [Бражников 2002, с. 64].

Превратившись из системы конкретных норм права в совокупность принципов, тoре продолжало оставаться неотъемлемой частью правовой системы монгольского общества. Их неизменность и незыблемость для всех категорий населения, начиная с хана и заканчивая последним харачу — простолюдином, представляла обширное поле для сословия монгольской аристократии в области ограничения ханской власти и адаптации правовых норм под собственные интересы.

Речь идет о так называемых «бэхи». Этот титул принадлежал старшим в роду, предводителям племен, которые пользовались особым влиянием в степи и, кажется, обладали правом толкования тoре. По крайней мере, то же «Сокровенное сказание» содержит эпизод, в котором старец Усун, удостоенный титула «бэхи», обращается к будущему Чингис-хану с такой фразой: «Ele edu Tore-i jiaqsan kuun-ni nama-i Tumen-o Noyan bolga(ba)su, yaun jirgala? bei?», которую С.А. Козин перевел: «Что за счастье стать нойоном-темником для меня, который теперь предрек тебе столь высокий сан!» [1941, § 121], а Т.Д. Скрынникова — «…для меня, человека, который указал [тебе] Высший Закон» [1997, с. 46].

Это единственный случай в «Сокровенном сказании», когда тoре толкует не хан, а другое лицо — бэхи. Скорее всего именно эта категория аристократов и обладала эксклюзивным правом на его толкование.

Толкование права представителями аристократии было довольно характерным явлением в период становления юриспруденции, особенно в период отсутствия у народов письменности. «До изобретения письма… аристократия, облеченная привилегией отправления юриспруденции, являлась единственным органом, посредством которого могли сколько-нибудь сохраняться обычаи рода или племени. Подлинность этих обычаев оберегалась насколько возможно тем, что они вверялись памяти ограниченного числа членов общины» [Мэн 1873, с. 10].

Монополизация права аристократическим сословием предоставляла ему широкие полномочия в сфере толкования права, особенно учитывая тот момент, что при отсутствии четко сформулированных письменных норм толкование приобретало решающее значение, и с его помощью можно было придавать правовым нормам тот или иной смысл, выгодный определенной социальной группе [Томсинов 2003, с. 88]. Этим, вероятно, и пользовались бэхи, что в значительной степени объясняет последовавшую после возвышения Темуджина — Чингис-хана борьбу с привилегиями этого сословия.

Итак, тoре наравне с обычным правом «йосун» составляло систему источников монгольского средневекового права, которое отличали такие черты, как тесная связь с религиозными представлениями, неизменность и… нечеткость. Сложившееся положение в праве существенно ограничивало верховного правителя — хана, что, естественно, не устраивало быстро возвышавшегося Темуджина, который предпринял решительные шаги по реформе права монгольских племен. Конечно же, когда речь идет о правовых преобразованиях Чингис-хана, первым делом вспоминается его Великая яса, олицетворяющая новый имперский порядок, в корне меняющий все прежние обычаи и установления монгольских племен. Принятие ясы в какой-то мере, действительно, было революционным шагом, поскольку эта система норм представляла собой качественно новый источник права — права публичного, государственного и исходящего непосредственно от хана, а не от народа, курултая или древних обычаев, над которыми оно должно было возвыситься [Вернадский 1999, с. 134]. Но Чингис-хан не был бы гениальным политиком, если бы не принял во внимание консерватизм своих подданных, и решил бы действовать именно революционными методами. Но он знал, что без сопротивления старый порядок разрушен быть не может и потому осуществлял свои реформы в несколько этапов.