Монгольская империя и кочевой мир

Итак, тoре прошло довольно сложный путь в своем развитии. Сначала оно составляло систему норм права (публичного, государственного) у тюркских народов и государств, затем превратилось в систему принципов, стоявшую над собственно правовыми нормами и обычаями монгольских племен, ассоциируясь с божественной властью и небесным авторитетом. Преобразовательная деятельность Чингис-хана и его преемников сделала тoре своего рода «вспомогательным» правом по отношению к новому имперскому законодательству — ясе, своеобразным мостом от прежнего обычного права племен к четкой системе права Монгольской империи. Чем же должен был завершиться этот процесс эволюции тoре?

Его завершение представляется вполне логичным. Торе не просто стало служить интересам правящего рода Чингизидов, а стало одним из их символов, составной частью харизмы рода. И если раньше оно ассоциировалось с древними временами, «золотым веком» расцвета тюркских государств, то теперь стало соотноситься с нынешними представителями «Золотого рода».

В Бухарском ханстве, которое можно считать преемником государства Чагатаидов в Маввераннахре, в Казахском ханстве, правители которого считали себя преемниками Улуса Джучи (Золотой Орды), а также в государстве Ходжей, унаследовавших власть от правителей Кашгарского ханства, правители и члены их семейств, относящиеся к дому Чингизидов (или претендовавшие на родство с ним), еще в XVIII–XIX вв. прибавляли к имени приставку «тюря» (тoре), что символизировало их принадлежность к династии и право на верховную власть: например, бухарские Аштарханиды — Фазил-тюря, Абдалмалик-тюря, казахский султан Сиддик-тюря [Сами], белогорские ходжи Ишанхан-тюре, Кичик-хан-тюре [Валиханов 1986, с. 158–159] и т. д.

В данном случае понятие «тoре» претерпевает некоторую эволюцию в отношении его носителя — как отмечалось выше, символами тoре изначально считались два знамени монгольского государства, а теперь символами выступают конкретные лица. Таким образом, эволюция тoре завершается переходом от особой связи правителя с Высшим законом, который Небо проявляет через правителя (что и обеспечивает выполнение правителем регулирующей функции в обществе) [Скрынникова 1997, с. 117] к персонификации, олицетворению тoре в представителях правящего рода. Вместе с тем отмечаем тот факт, что даже к XIX в. само содержание тoре (источника права как такового) сохраняется неизменным: оно продолжает выполнять функции регулятора отношений в обществе (уже даже не монгольского, а «постмонгольского» периода!) и обеспечивать регулирование отношений, имеющих правовое и общесоциальное значение.

Что же касается собственно Монголии постимперского периода, то в ней, как ни странно, тoре, как впрочем и другие институты права эпохи Чингис-хана, постепенно исчезает. Вероятно, под влиянием китайского кодифицированного законодательства стираются грани между народными обычаями «йосун», тoре и имперским законодательством «яса» — на смену им приходит кодифицированное законодательство — «18 степных законов» (ХVI–XVII вв.), монголо-ойратский кодекс «Их Цааз» (1640 г.), «Халха-Джирум» (XVIII в.) и др., в которых нашли отражение нормы и частного, и публичного права.

Итак, сделаем ряд выводов:

1. Торе возникло задолго до создания Монгольской империи в качестве источника обычного права («высшего закона», публичного, государственного права) у тюрков — в отличие от народных правовых обычаев «йосун», регулировавших бытовые отношения между членами племен.

2. Оно не утратило своей актуальности и после создания системы права империи Чингис-хана. Более того, оно продолжало действовать даже в государствах Чингизидов, которые, помимо собственно монгольской системы права, стали использовать и местные системы права (в первую очередь мусульманскую). Торе, таким образом, можно определить как один из существенных и неотъемлемых элементов в системе права Монгольской империи и последующих государств Чингизидов, который сочетает в себе элементы как собственно черты источника (формы) права, на который непосредственно опирались при регулировании правовых отношений, так и некие идеологические аспекты, которые, в известной степени, определяли применение других правовых источников (включая ясы, ярлыки и т. д.).

3. Эволюция коснулась не содержания тoре, но его носителя. В доимперский период можно констатировать, что высший закон существовал вне воли человека, и даже верховные правители — ханы не могли его творить, а обязаны были ему следовать. Можно отметить, что правители и члены рода Чингизидов, первоначально считавшиеся проводниками воли Неба через связь с тoре, впоследствии воспринимаются если не в качестве творцов тoре, то, по крайней мере, в качестве его персонификации. И если поначалу связь правителей с тoре сводилась к праву толкования ими норм «высшего закона», то впоследствии ханы выступают в качестве создателей права и ассоциируются с ним в глазах своих подданных.

Литература.