Монгольское нашествие на Русь 1223–1253 гг.

Сопоставляя все произошедшее на юге Руси осенью 1239 г., можно заметить логическую взаимозависимость. Укрывшись в неприступной киевской цитадели, Михаил Всеволодович в эти дни наблюдал за действиями татарских отрядов на территории его родовых черниговских владений. Князь в любой момент ожидал атаки на свою столицу. И после взятия Переяславля-Южного, и после взятия Чернигова эти опасения были вполне оправданными. Отвод сколько-нибудь значимых войск от Киева должен был привести к потере города. Михаил не хотел так рисковать. Жену он отправил подальше от прифронтовой полосы, рассчитывая, что ей там будет безопаснее, а сам упорно сидел взаперти за стенами древнерусской столицы – похоже, что для него так прошел весь 1239 г.

Пассивность Михаила очень скоро оценили соперники и решили ею воспользоваться. В комбинацию были вовлечены Даниил и Василько Романовичи, кто-то из литовских князей, а также великий князь Ярослав, жаждавший мести. Литве отводилась незавидная роль кролика, приманки для «алчных Ольговичей». В эти годы Даниил Галицкий находился в дружеских отношениях с литовским князем Миндовгом, который ходил по его просьбе на Польшу, а теперь вполне мог организовать провокацию против галичан. Вероятно, была создана видимость благоприятных условий для нападения на литовские земли. Ростислав Михайлович, которого отец оставил «в свое место» в Галиче, попался в ловушку: он собрал галицкое ополчение и вывел его из города в полном составе в сторону Литвы. Об этом немедленно доложили Даниилу, который в тот момент держал войска наготове в районе своей новой крепости Холм. Как только волынский князь узнал о случившемся, он двинул всадников на Галич и уже через три дня подступил к городу: «…ишедшю же Ростиславу в поле, Богу же поспешившю прииде весть Данилу будущю ему в Холме, яко Ростиславъ съшел есть на Литву с всеми бояры и снузникы, сему же прилучившуся, изыде Данил с вои ис Холъма и бывшю ему третии день у Галичи»[325].

Расстояние примерно в 250 км (от Холма до Галича) было преодолено за трое суток! Более восьмидесяти километров в день! Даже монголам такие скорости не снились. Нет никаких сомнений, что этому рейду предшествовали серьезная подготовка и тренировка. Все было очень хорошо спланировано. В блокировании коммуникаций между Галичем и Киевом мог принимать участие Ярослав Всеволодович, примерно в это время организовавший нападение на Каменец (один из Болоховских городов), расположенный в ключевом пункте между Киевской и Галицкой землями.

Оставшиеся в Галиче горожане открыли ворота Даниилу. Скорее всего, большинство из них были сторонниками волынского князя, что еще раз подтверждает хорошую почву для перехода власти. В летописи отмечено, что местный епископ Артемий и «дворский» Григорий пытались воспротивиться вступлению Даниила в город, но большинство простых галичан заставили их отступить и выйти к новому князю. Тактика «изгона» осталась в прошлом. Теперь Даниил готовил захват города планомерно и собирался владеть им долго: «Данило же вниде въ град свои и прииде к пречстеи и святеи Богородици, и прия стол отца своего и обличи победу и постави на Немецкых вратех хоруговь свою»[326].

Ростислав понял, что его обманули, уже на второй день пути. Он повернул обратно, но было поздно. Полки оказались в окружении, в безвыходном военном положении. Их со всех сторон окружали сразу три армии противников: Даниил с волынцами на западе у Галича, Ярослав с суздальцами на востоке у Каменца и литовскими отрядами непонятного происхождения – на севере. Кроме того, они были даже лишены собственного крова над головой и какой-либо тыловой базы – Галич был занят. Среди дружинников начались брожения, закончившиеся роспуском полков и бегством Ростислава в Венгрию. Незадачливые ополченцы вынуждены были просить Даниила о соизволении вернуться им в свои дома: «…наутриа же прииде к нему [Даниилу] весть, яко Ростислав пошел бе к Галичю, слышав же приатие градьское, бежа в Угры путем, имже идяше на Борьсуков дед, и прииде к бани рекомеи Родна и оттуда иде в Угры, бояре же пришедше, падше на ногу его [Даниила], просяще милости, яко съгрешихом…»[327]