Монголы и Русь. История татарской политики на Руси

Уже начиная с 1262 г. между ханом Берке и египетским султаном устанавливается прочная дипломатическая связь: с этого года между Золотой Ордой и мамелюками идет непрестанный обмен посольствами и дружественная дипломатическая переписка. Основная цель этих сношений красной нитью проходит через все известия арабских источников: это — военный союз против иранских монголов[136]. Значение Византии в системе золотоордынской политики, отношения между Царьградом и правительством Сарая в значительной мере определялись связями между Византией и иранскими монголами, сближением восточного императора с иранским властителем (Хулагу, а затем сыном его Абакой) — общим врагом как египетских мамелюков, так и золотоордынских ханов. Конфликт 1263–1265 гг., когда Михаил Палеолог задержал послов султана к Берке-хану, несомненно был вызван дружественными отношениями императора к Хулагу; оправдываясь перед послами, Михаил прямо ссылался на «опасения, чтобы Хулагу не знал об этом» и чтобы в пропуске послов к Берке не заподозрил нарушения мира и не начал военных действий[137]. Поход татарского войска на византийские владения (совместно с силами болгарского короля Константина Теха), предпринятый в 1265 г. по приказу Берке[138], стоял также в известной связи с отношениями между Михаилом и правительством персидских монголов. Трудно сказать, в какой мере имело значение в данном случае задержание послов султана; во всяком случае, мы имеем свидетельство Эльмуфаддаля, что предводитель войск Берке потребовал от египетского посла (Эльфариса) письменное удостоверение в том, что тот «остается (в Константинополе) по доброй воле своей и что ему не препятствуют отправиться к Берке»[139]. Непосредственная причина похода — сношения иконийского султана Изз-ад-Дина (которого Михаил не выпускал на родину) с болгарским королем и татарами — подробно изложена у Пахимера[140]; но и он говорит, что Изз-ад-Дин знал о тайных условиях императора с Абакой, по которым надлежало оттянуть его возвращение на родину[141].

Меньше нам известно о причинах набега татар на византийские владения при Менгу-Тимуре (около 1270 г.)[142]. Желая предотвратить возможность подобных же нападений в дальнейшем, Михаил Палеолог, учитывая, очевидно, возраставшее влияние военачальника Ногая в делах Золотой Орды, выдал за него свою незаконнорожденную дочь Ефросинию (1273 г.) и, таким образом, приобрел в его лице союзника[143].

Но в 70-х гг. XIII в вопрос о сближении Византии с иранскими монголами стал в новом соотношении. Надеясь на военную помощь против своего врага — египетского султана, Абака завязал оживленные переговоры с папой и давал понять как будто о своей готовности принять латинскую веру, рассчитывая на успех нового крестового похода против египетских мамелюков, владевших «святою землею»[144]. Церковная уния 1274 г. между папой и византийским императором несла с собою непосредственную угрозу совместных действий византийского императора и иранских монголов против войск египетского султана. На Лионском соборе (1274 г.), где между папой и императором состоялось соглашение о подчинении греческой церкви Риму (император признал догмат filioque, опресноки и главенство паны; греческий клир подчинялся панскому владычеству, и право решений папы по церковным делам было принято даже без ограничений, которые входили в условия Ватаца)[145], император заверил о своей готовности принять участие (войсками, деньгами и продовольствием) в предполагаемом общем крестовом походе на освобождение «святой земли»[146]. Эти успехи папской политики в Царьграде не могли ближайшим образом не беспокоить золотоордынскую дипломатию, тем более что папа Николай III делал дальнейшие шаги к укреплению зависимости Византии от папского престола[147] и, энергично действуя среди иранских монголов[148], пытался вместе с тем распространить свое влияние и среди «скифских татар», в областях, лежавших близ Юго-западной России[149].

Итак, в то время как митрополит Кирилл, как мы видели, совершенно скомпрометировал себя в глазах Орды, и ханский престол не вступал с ним в непосредственные сношения, вопрос о посредничестве между русской митрополией и Византией, после утверждения византийского императора в Константинополе, не мог не получить серьезного политического значения с точки зрения золотоордынской дипломатии.