Моника Лербье

— Вы будете тогда знать о его «психоанализе» ровно столько же, сколько знаю я, или, яснее выражаясь, — обратился он к Монике, — об анализе психического содержимого в человеческом существе. Но какая же это клоака, друзья мои! Если верить по крайней мере г-ну профессору Фрейду, который, впрочем, со своей австрийской премудростью ничего нового не открыл… Такова уж их Цюрихская школа.

В науке и искусстве мы более приспосабливаем, чем созидаем.

— Вы всегда остаетесь самим собой, — сказала с восхищением тетя Сильвестра. — Прост — как все истинные ученые.

— Ну! Ну! Ну!..

Он утверждал, что без специализации даже величайшие умы распыляются в безбрежных сферах знания. Наше познание ограничивается только полем зрения нашего же микроскопа — и то еще до известного предела. Одни светские шалопаи да мишурные критики могут рассуждать о чем угодно: вчера о бергсонизме, завтра об энштейнизме. Однако он очень интересовался чужими трудами и ревностно пропагандировал при каждом удобном случае молодых.

— Ну, что ты по поводу всего этого думаешь? — спросила тетя Сильвестра, спускаясь по лестнице.

— Виньябо очарователен. Но другие…

— На тебя не угодишь, — проворчала старушка, забывая, что ее возрасту свойственны иные взгляды на жизнь. — Жорж Бланшэ тоже очень мил. Режи Буассело оригинален. Но сознайся по крайней мере, что мы прекрасно провели время. И подумать только, для скольких иностранцев да и парижан ничего не существует кроме Монмартра…

— Правда, этот холм загораживает от них Коллеж де Франс.

Занавес опустился после первого акта «Менэ».

— Очень мило, — безапелляционно изрекла мадам Лербье, поворачиваясь к дочери.

— Уф!.. — вздохнула Моника.

— В тебе вечный дух противоречия…

Она поправила на круглом плече соскользнувшую бретель.

— Сегодня избранная публика, — сказал г-н Лербье, наводя бинокль на зал. — Чувствуется сочельник.

Космо-театр, только что занятый иностранной опереткой, с оркестром в виде возвышающейся корзины, с ярусами открытых лож сверкал во всем своем великолепии. Парадный спектакль сочельника совпал с премьерой — Алекс Марли в роли Менелая. Мужчины во фраках, дамы в декольтированных платьях. Бриллианты и жемчуга, как капли росы, осыпали и юные и поблекшие женские тела, обнаженные в вырезах легких платьев от подмышек до пояса.

Все это было похоже на рынок рабынь, обозреваемый купцами и любителями.

Одним взглядом они оценивали изгиб торса, обнаженные руки, груди в вырезах платьев. Пышно взбитые прически — от иссиня-черных до бледно-золотых нимбов. Излишне подчеркнутая косметика придавала этой выставке лиц неподвижность раскрашенных масок.

Все это двигалось, сверкало, шумело, наполняло теплый воздух животным испарением человеческого тела, смешанного с ароматами духов. Обменивались поклонами, дружескими приветствиями.

Мадам Лербье заметила в первом ряду парик барона Пломбино, генеральшу Мерлэн с мужем, похожим во фраке на старого канцелярского чиновника, мадам Тютье с «чрезвычайно анонимным» бывшим министром, г-на де Лота с дочерью, фамилия которого давала повод к самым двусмысленным остротам.

Сесиль Меер изволил очнуться от своего элегантного сплина и издали поклонился Монике.

— Посмотри-ка, — сказала м-м Лербье, — вот там в закрытой ложе около колонны… М-м Бардино и м-м Жакэ… Мишель с тобой здоровается. Но кто это с ними?

Мужчина обернулся. Моника улыбнулась.

— Макс де Лом!

— Антиной? Что он там делает? Ухаживает за Мишель? Не может быть… Она ведь выходит за д'Энтрайга… За ее мамашей, скорее — в надежде на премию Жорж Санд?.. И то нет!.. Он и без этого уверен, что ее получит. Значит, за Понеттой? Эге!

В ложе Абрама Ротшильда сидит Рансом, но не видно Лео… Значит, действительно наша национальная скаковая кобыла задумала переменить грума…

Мадам Лербье улыбнулась своему собственному злословию. Она не любила этой «толстой жидовки», хотя та, с глазами газели и сутуловатой спиной, производила довольно приятное впечатление. Это, впрочем, привычка гнуть спину! Низкопоклонство и неутомимая изобретательность, с которыми эта Бардино, не стесняясь в средствах, тащила за уши своего мужа, казались отвратительными м-м Лербье.

Мелкий чиновник в министерстве финансов, он со скандальной быстротой продвинулся в канцелярию совета министров, оттуда — в вице-директора. Потом сразу — в секретари министра, в директора личного состава и наконец стал генеральным инспектором. Теперь шел вопрос о том, что он покинет государственную службу и займет при поддержке Рансома вакантную должность управляющего одним солидным банком.

— Изумительно, — подсмеивалась мадам Лербье, когда среди добрых знакомых заходил разговор об «этой милой Понетте», — какую карьеру она выползала на коленях для своего супруга! Или у нее такая манера пожимать руку, что ни один мужчина не устоит…

— Какая ты сплетница, мама, — вздохнула Моника, — я пойду к Мишель.

— Напомни ее матери, что я жду ее завтра с Еленой Сюз у Клериджа.