Моника Лербье

Не переставая болтать, она управляла гибким и покорным телом Моники. В каком-то забытьи Моника отдавалась властному ритму танца. Неугасимый огонь горел в жилах этой пятидесятилетней женщины, так удивительно сохранившейся благодаря гимнастике и гидротерапии и так искусно подкрашенной, что ни в жизни, ни на сцене ей нельзя было дать больше тридцати пяти лет. Мужчины и женщины — все возбуждали ее, известную всему Парижу, похоть. Но, несмотря на это, она пятнадцать лет подряд жила с одним артистом легкого жанра, воспитав его в своем вкусе, и только шесть месяцев назад бросила его ради Моники.

Эта длительная связь, впрочем, не служила для нее препятствием ни к грешкам с другим полом, ни к делам…

Не заботясь об общественном мнении, Моника подчинялась ее властному характеру.

Добро, зло — пустые слова! Звон глупых бубенцов! Так случилось! К этому Монику привели ее занятия и случай, а бесчувственная душа не воспротивилась… Несмотря на кажущееся выздоровление, она все еще оставалась точно больная под анестезией на операционном столе.

С полузакрытыми глазами Моника впивала опьянение танца. Первые ласки Никетты пробудили в ней чувственность, скомканную в самый момент зарождения, но оставившую неприкосновенной сентиментальность прежних дней, хотя она и считала свою душу мертвой.

По этой аналогии ей нравилась проникновенная поэзия бедного поэта Сэра, погибшего на войне. Она понимала его нежную душу.

Но слишком много оставалось в ней здоровых жизненных сил, и они пробивались наружу то в той, то в другой форме. Итак, развлечения разного рода мало-помалу пробудили сладострастие. Летящие мгновения, по существу не удовлетворяющие… Но все равно!.. [Эти поцелуи, где нежность сплеталась с новизной ощущения, не внушали ей отвращения. Из-под маски утешения выявлялся понемногу лик наслаждения. Моника была благодарна Никетте за то, что та проявила второе лишь после первого и только постепенно от дружеской нежности перешла к страстной влюбленности.]

Моника кружилась с затуманенным взором. Их тела так тесно сплетались, что, сжав ногами колено Никетты, она чувствовала через него весь ритм танго. Какой-то аргентинец, поравнявшись с ними, иронически прищурился: «Ого!..»

Никетта расхохоталась:

— Что! И без вас дело обходится!

Моника согласилась кивком головы. Но это привычное наслаждение их близости уже не удовлетворяло ее. Манил мир новых чувств… Мужчины… После первого отвращения и злобы она стала думать о них снова. Но смотрела на них под тем же углом зрения, как молодой человек смотрит на проституток: с полным душевным равнодушием, но с любопытством, в котором, в силу овладевшей ею духовной инертности, она еще пока сама себе не признавалась, но которого не старалась подавить. И если на глаза попадался кто-нибудь, не бывший априори ей неприятным, то… кто знает!..

— Ого! — сказала Никетта, взглянув на часы-браслет, когда они сели. — Уже десять, а мой скетч идет в одиннадцать… Бежим?

— Еще рано, красота моя! — ответила Моника.

Казино было дверь в дверь с дансингом.

— Ровно столько, чтобы переодеться… Ты идешь?

Но Монике не хотелось сегодня торчать, как всегда, в тесных уборных в обществе камеристки, где даже духи Никетты не заглушали запаха соседнего клозета.

— Я приду потом!

— Ты, кажется, собираешься наставить мне рога?

Никетта угрожающе искала глазами Елену Сюз в ее ложе. Но ложа уже опустела. Уловка — свидание в другом месте?

— У вас назначено свидание, а? — спросила она подозрительно.

Монику это предположение так насмешило, что она воскликнула с улыбкой:

— Потом узнаешь!

— Ну, поймаю я тебя!.. А, Бриско, здравствуйте!

— Здравствуйте, королева!

Никетта пожала руку знаменитому комику. Они были знакомы целую вечность. Ступень за ступенью на одних и тех же подмостках всходила звезда их славы. Моника ценила талант Бриско и его добродушный юмор, скрытый под внешностью злодея.

— Ты, значит, не играешь сегодня? — спросила Никетта. — А обозрение?

— Репетиция световых эффектов…

— Тогда ты присмотришь за этой девочкой, ей хочется еще потанцевать… И вы оба зайдете за мной в казино после моего скетча. Хорошо?.. Потом отправимся куда-нибудь ужинать.

Бриско взял под козырек, и Никетта ушла успокоенная…

Заказав виски с содовой, он уселся на ее теплый еще стул.

— Слушайте-ка, — сказал он, подмигнув, — проходя днем по улице Боэти, я видел вашу декорацию для студии — бирюзовую с оранжевым. Шикарно!

— Правда? Почему же вы не зашли?

— Нельзя было… Преследовал одну американку… Знаете, совсем ваш жанр! Розовая, волосы, как смола, а какие жемчуга! До колен!

— Вы сделали то же самое, что делаю я?

Он оценил остроумие.

— Плутовка! Никетта, я вижу, с вами не скучает…

— А вы?

— Я тоже. Нужно быть болваном, чтобы скучать на этом свете.

Коротко и хорошо.

И добавил двусмысленно:

— К вашим услугам!

— Спасибо, не нуждаюсь. Сохраните это для американки.

— Это уже конченное дело. Для другой разве?

— Да неужели так? С первого взгляда?

Он сознался.

— Нет. Она меня знала раньше…

— Тогда все понятно.