Моногамист

Я завяз в своём горе, духовном опустошении настолько, что ослаб даже физически, едва волоча свои ноги за ней следом, по дорожке из белого мрамора, соединяющей наш дом и дом женщины, оказавшейся в моей жизни случайно и почти занявшей в ней то самое место, предназначенное лишь для одной. Как это вышло, как это вообще оказалось возможным, я до сих пор до конца и сам не понимаю. Но, самое главное — я потерял контроль, перестал смотреть вперёд и предвидеть. Упустил важное — то, что разбило напоследок нежное и такое хрупкое сердце самого главного человека в моей жизни — открытие ей моего предательства.

Спустя два месяца между Валерией и Габриель случился разговор, а я был его причиной, стоя за дверью, и безучастно внимая тому, как тихо и спокойно рушится мой мир, осыпаются в пропасть мои силы и мощи, желания, стремления, способности и жажда жизни…

Но в ту секунду мне было наплевать на всё это, в висках пульсировала лишь одна забота, одна мысль, одно желание:

«Прости, прости, прости… Прости меня за всё! Прости…»

— Он не любит тебя. И не хочет тебя, — самоуверенно заявляет Случайность моей женщине, моему сердцу, моей душе, моему счастью и моей боли…

— Ты так уверена в этом? — слышу болезненно тихий, буквально убитый безысходностью любимый голос. Кажется, она догадалась ещё до того, как услышала финальную фразу:

— Конечно! Иначе, он не спал бы в моей постели, живя с тобой!

Всё, пьеса моей жизни окончена. Технарь, опускай занавес! Да быстрее же, быстрей, поторапливайся, мать твою, я не могу, я на пределе ненависти к самому себе, такой острой, что боль и горе душат меня в прямом физическом смысле, заставляя с шумом хватать воздух, чтобы не задохнуться! Что ж ты так медленно, а? Чёртов предатель…

Мне было больно её болью, ей от моего предательства, а мне от её боли, в тот раз, мне показалось, я плакал и её, и своими слезами одновременно, так горько, как никогда, кажется, в своей жизни.

А прима моего театра, тем временем, добивает меня своей грёбаной нескончаемой добротой и пониманием:

— Что ж, тогда мне остаётся только пожелать вам добра и счастья… Роди ему много детей, Габриель, пока можешь…

Что ж ты Лера, так жестока ко мне? Дай мне глоток сил, хоть повод уцепиться за что-нибудь! Ответь ей, что неправда это всё, скажи, как сильно она заблуждается, открой её глаза на НАС и то, что между НАМИ, что не понять ей никогда в её жизни, не измерить, не осознать, а главное, не прочувствовать во всей фееричной полноте красок, запахов, эмоций и чувств… Кричи ей Лера, кричи так громко, как сможешь, что не отдашь меня, не позволишь мне упасть в очередной тысячный раз моей жизни… Протяни мне руку, ну пожалуйста, спаси меня! Помоги!

В размытой картинке моих, ещё способных видеть глаз внезапно возникает её фигура, слух улавливает ровные шаги, уверенный, чёткий, словно отмеряющий мои последние мгновения, стук её туфель о белый мрамор. Моя рука сама собою в неосознанном жесте хватается за её тонкое запястье, ведь сам я уже не в том состоянии, чтобы иметь такую наглость, но что-то внутри меня отчаянно борется за жизнь, стараясь поймать и ухватиться за то единственное, что может меня спасти — ЕЁ руку, физически слабую, но такую сильную во всех остальных смыслах…

Но она нервно вырывает её, брезгливо сбрасывая меня в темноту, бесконечность, бесчувственность небытия… И я понимаю её, сам, наверное, давно бы уже это сделал. Слишком много я забрал у неё, слишком вымотал, перешёл все лимиты, нарушил пределы, исчерпал все данные мне возможности, упустил все до единого шансы…

Поднимаюсь, ноги несут меня к моему дому, дому, который я построил сам, возводя главное — безопасное убежище, укрытие от всего злого и скверного для своей семьи, своей женщины и своих детей, отдал ему часть души, не зная наперёд, что всё это будут напрасные усилия, что не способен я на то, о чём так отчаянно мечтал все свои годы, осознанно или нет, но упорно рвался сквозь мглу обмана, сквозь чёрный туман разврата, сквозь пелену женщин-подделок, неустанно стремился к своему безмерному, бесконечному, единственному правильному, такому простому и сложному счастью… Она так и не приняла его, мой дом, мой подарок ей, не поверила, не смогла пересилить себя и своё недоверие, свои шаблонные взгляды, несмотря на весь ум, искренность и проницательность, всё-таки отвергла меня, поставив, наконец, точку.

Я не осознавал своих шагов и движений, не понимал, куда иду и зачем, лишь отметил, что видеть стало легче, слёзы больше не давали облегчения, но и не душили, и лишь последняя человеческая эмоция, которая запомнилась мне в те странные в своей потусторонности мгновения, была нежность к ней… к моей Лере.