Моногамист

Я сажусь в кресле, не произнося ни слова, но по моему движению Габи, очевидно, понимает, что её предложение на время вырвало меня из забытья, и я снова на какое-то время человек. Я так отупел за эти дни, что даже не понял, на какие жертвы идёт эта девочка, ставшая мне женой и матерью моего ребёнка, ради меня, взрослого и опытного мужчины, обязанного иметь мозги и нести ответственность и за неё в том числе, коль скоро уж назвал её женой и зачал ребёнка…

Но не в тот момент. Тогда я вообще ни о чём не думал, и, кажется, даже не был в состоянии что-либо понять, кроме одного: «Она звонит ЕЙ!».

Габи долго, неуверенно, явно борясь с тысячами сдерживающих её желаний и страхов, набирает заветный номер, а я весь, целиком превращаюсь в одно — слух. И эта женщина, словно почувствовав мою концентрацию и жгучую потребность услышать их разговор, включает громкую связь, давая мне возможность услышать тот самый голос:

— Привет.

— Привет.

— Его отпустили сегодня.

— Хорошо. Что с руками?

— На месте.

— Хорошо. Как он?

— Плохо. Очень плохо!

Габи уже не плачет, а рыдает, лихорадочно вытирая свои глаза и щёки и тихо, так тихо, что даже сидящий рядом я едва её слышу, просит:

— Забери его!

Но та, кому была адресована эта просьба, прекрасно её слышит и даёт свой судьбоносный ответ:

— Не могу. Теперь не могу.

И мой зыбкий мир, проживший какие-то жалкие минуты, в очередной раз летит ко всем чертям в уже знакомую пропасть безнадёги. Но на этот раз спасительная пустота и беспамятство более не принимают меня в свои объятия, нервно отшвырнув обратно — в реальность: будь добр, разбирайся со своей жизнью сам.

И я делаю это, перебирая в голове варианты. Есть такие таблетки, Кристен однажды давала мне их и коньяк, ещё нужен коньяк… Сколько их там было… восемь, кажется. Можно выпить двадцать или тридцать…

— Алекс, Алекс, Алекс, — плачет Габи, прижимаясь мокрой щекой к моему лбу. — Я вытащу тебя, я смогу. Я всё сделаю, вот увидишь. Может так даже к лучшему — она больше не хочет тебя, а я… я хочу, всегда хотела, всю свою жизнь! Пусть я не знаю, что это такое, то, как вы с ней любите, но разве она правильная, такая любовь? Разве она нужна такая? Калечащая, причиняющая столько боли? Я выдерну тебя из неё, я спасу тебя, только не смотри так, словно тебя здесь нет, прошу, не смотри!

Можно ещё наркотики, просто сильно увеличить дозу… И пена изо рта…

— Я знаю, что мы сделаем! Поедем куда-нибудь отдохнуть вместе, только ты и я. Я вытащу тебя из этого дерьма, я не позволю этой болезни сожрать тебя! К чёрту такую любовь! Это не чувства, это болезнь!

Можно заплыть на яхте далеко в океан, лучше в ветреную погоду, чтобы волна повыше, не опустить трап и спрыгнуть, или просто уплыть далеко и прочь, пока силы совсем не иссякнут… Этот вариант мне нравится, он не плох. Очень не плох.

Jóhann Jóhannsson — By the Roes, and by the Hinds of the Field

Я закрываю глаза и плыву, плыву, плыву, и вдруг вижу её, я рад, безумно, бесконечно рад этой встрече. Вновь она и я, и вода, как тогда в невинной, чистой, неискушённой нашей юности. Миллионы тонн воды, одна стихия, бездна и мы, двое слабых и сильных одновременно, оттого что вместе… Кожа к коже, её мягкое тело, нежные объятия, запах мокрых волос, забавно склеенные от морской воды ресницы и немного покрасневшие от соли глаза… Я целую их, прикрытые тонкими веками, ощущая под своими губами трогательное подрагивание ресниц, ведь она смеётся из-за меня, утонувшего не в этом бесконечном океане, а в своей собственной нежности, в той же самой, в которой я тону всякий раз, как это женское существо оказывается рядом или хотя бы в поле моего зрения… Во мне просыпается настоящее мужское желание, она чувствует его своим тёплым животом и смеётся ещё пуще, уже заливисто хохочет, называя «ненасытным», а потом её ладони скользят по моему животу, дразня, я жду, что они всё же доберутся туда, куда мне так отчаянно хочется, и уже давно, но это всего лишь обычное вероломство, как и всегда, я знаю об этом, и от этого смеюсь уже сам, и вдруг внезапно она впервые в жизни делает это, впервые в жизни дотрагивается до меня там, всего одно прикосновение, и я от неожиданности теряю рассудок и способность контролировать всё то, что должен, ухожу под воду, хлебнув солёной воды, и неудержимый, почти истеричный смех разбирает меня самого… Да, мне самому смешно оттого, какое воздействие оказывает на меня эта женщина, умеющая дарить волшебство, превращать мою жизнь в сказку, а меня самого в того самого принца, который вырос, но не утратил главного — своей по-детски неразумной способности так глубоко и отчаянно любить…