Монолиты готики

Очкарик сразу же направился в правое крыло Цитадели, не удостоив вниманием бродившего по холлу Казиуса. Судя по тому, какую рожу скривил привратник, они с «секретным отделом» состояли отнюдь не в лучших отношениях (о чем Лео даже не догадывался). Огастус руководствовался в политике заветами более старшего Цезаря, и более младшего Макиавелли. «Разделяй и властвуй», или «сохрани в тайне, что говоришь сам, и сбереги Череп»[6].

Пройдя несколькими коридорами, они поднялись по узкой деревянной лестнице, и оказались у металлической двери, оснащенной, к удивлению Краулера, сканером сетчатки. Каковым, собственно, Доктринус не замедлил воспользоваться. Что-то лязгнуло, и дверь приоткрылась. Вампиры вошли.

Альбинос с любопытством огляделся. Вне сомнений, это была лаборатория. Она же – секретный отдел. Сюда допускались лишь избранные – к числу коих, разумеется, относились «уполномоченные», – а потому Леонард впервые переступал этот порог. Он всегда был готов расширить кругозор, а потому голова его вращалась, точно на шарнире, из стороны в сторону. Куда охотнее Краулер расширил бы кругозор коллекцией «Versace», но выбирать не приходилось.

Помещение было довольно просторным, с высоким потолком, на котором кое-где темнели разноцветные пятна. Оные кляксы альбинос нашел несколько странными, и, ввиду туманности происхождения, более чем подозрительными (если не учитывать такую теорию, как безобидное занятие абстрактной живописью – путем нанесения краски под давлением в шесть атмосфер). В южной стене располагались три узких, наглухо тонированных стрельчатых окна. По всей видимости, Доктринус мог не прекращать свою деятельность и в разгар светового дня, не подвергая риску здоровье и психику.

Чем же, собственно, он занимался? Говорят, что по жилью или рабочему месту субъекта, при известном умении можно составить более-менее цельный портрет его личности. По лаборатории Доктринуса можно составить, как минимум, дюжину таких портретов, и каждый был бы ничуть не похож на другие, хотя представлял бы личность неординарную, и, как говорится, «с приветом».

Леонард изумленно глядел на бесконечные стеллажи, забитые какими-то моделями, чертежами и емкостями, на лабораторные столы и алхимическое оборудование; на чучела животных и столярные инструменты… Здесь было столько ценных вещей, равно как и жуткого хлама, что сомневаться не приходилось: все это оседало здесь на протяжении столетий, подобно пыли, покрывающей крышку гроба в древнем склепе. Комната производила впечатление лаборатории безумного ученого (из фильма о оживлении трупов с криками «Оно живет, живет!»). «Хотя, – поймал себя Краулер, – почему «производит»?.. В какой-то мере помещение таковым и являлось…»

Альбинос и не подозревал, что в Цитадели, оказывается, имеет место настоящий музей странных штуковин. Он-то думал, что главная мерзость – Череп Гозалдуса, каковой, впрочем, Клан также лишился. Но лаборатория трещала от обилия причудливого вида экспонатов. Здесь были миниатюрные макеты летательных аппаратов, использующих экологически-чистую, хотя и утомительную мускульную силу «аэронавта»; крохотные батискафы, предназначенные для погружений (Лео был бы рад ошибиться)… летучих мышей; глиняные фигурки каких-то существ: наполовину рыб, наполовину людей; набор осиновых кольев с пометкой «special edition»; полдюжины белых черепов, среди которых, к сожалению, ни одного, принадлежавшего Гозалдусу; человеческие органы в стеклянных сосудах; зародыши людей и вампиров; чучело огромного аллигатора, подвешенное под потолком; компьютеры, окруженные химическим оборудованием, и, казалось, напрямую подключенные ко всем этим ретортам, колбам и змеевикам. Один из перегонных кубов явственно попахивал спиртом. Но на эту слабость Доктринуса Краулер решил милостиво закрыть глаза. В конце концов, домашнее самогоноварение – исключительно в целях потребления, не сбыта, – не такая уж серьезная провинность.

На этом перечень диковинных, в высшей степени непонятных вещей отнюдь не исчерпывался, а, напротив, лишь начинался. Тем не менее, альбинос не считал, что у него достанет сил изучить эту коллекцию до конца, и прийти к финишу в здравом рассудке. Поэтому он обратил внимание на библиотеку.