Монолог без конца

Но, прежде чем случается эта короткая радость, бабушка тесто готовит. С силой мнёт его, превращая нечто липкое, пристающее к пальцам, в тугую округло-мягкую плюшку-лепёшку. Порой подсыпает на доску белой мучицы, рассеивает её, как сеятель в поле. Сперва работает пальцами, потом жмёт, потом давит и даже бьёт колотушкой. А в конце с силой и долго месит эту тяжёлую круглую плюшку «пяткой» ладони. А что, разве у ладони есть пятка? А как же! Конечно, есть. Сперва идут пальцы, потом – центр, ямка ладошки, а потом уже – твёрдая «пятка». И этой вот пяткой ладони бабушка с силой мнёт – и наконец побеждает тесто. Словно выдавила из него нечистую силу. С облегчением вздохнув, тыльной стороной усталой руки утирает лоб. И бережно, как ребёнка, кладёт в сторону эту живую круглую плюшку:

– Пусть оно, родимое, пока отдохнёт. – И на прощание поглаживает, похлопывает тесто, словно дитя по попке. – Ну а теперь за начинку возьмёмся. В ней главное что? Как ты думаешь? – И бабушка лукаво поглядывает на меня. А я смотрю на неё снизу вверх голубыми, «папиными», глазами.

– Капуста? Пирог ведь капустный? – Я, как и бабушка, в фартучке, сшитом ею из старой дедушкиной рубашки. И две тугие косички свисают на плечи. Я уже научилась заплетать их сама.

– Нет. Совсем не капуста. – И бабушка торжественно произносит: – Главный здесь – лук… Запомни это, детка. Лук во всём голова. Да-да. Вот этот наш скромный, обычный репчатый лук. – Рядом на столе в круглом сите золотятся тугие круглые «репки». – Без лука всё плохо и всё невкусно. Как без соли.

На кухне тепло, в окно бьёт по стеклу снежная крупка, но серьёзных морозов пока ещё нет. И Яуза ещё не встала, льдом не покрылась. Вся в тёмных проталинах. И в доме у нас пока ещё холодно. Самое тёплое место в квартире – кухня. Там все готовят еду и по очереди топят печку. Своими дровами. Голубой газ на нашу Николо-Ямскую (Ульяновскую) ещё не провели. Калинин Михаил Иванович только ещё обещал. А карточки вот уже отменили. И муку для пирога бабушка купила легко. В кухне за нашими спинами порой тенью появляются и уходят соседки. Они бабушку уважают, всегда норовят поговорить. По дому её выбрали старшей, вроде старосты. Но нам сейчас не до соседок. Мы готовим начинку для пирога. К Рождеству!

В руках у бабушки появляется сечка. Бесценный, ещё прабабушкин инструмент. Теперь таких давно нет. Бабушка рубит, вернее, сечёт сечкой капусту в деревянном долблёном копытце. Тоже древнем и тёмном. Белый хрусткий капустный вилок под её руками скоро превращается в белое крошево.

– Для пирога капусту надо рубить только сечкой. Вот так, – говорит бабушка. – Совсем другой будет вкус. А готовить их надо отдельно. Капусту – томить, а лук – жарить. В засолку мы капусту что делаем? – Я молчу. А она объявляет: – Режем. А для начинки её надо что? Только сечь. Сечкой. И мелко-мелко. А вот лук надо что? Резать. – Она подаёт мне большой фамильный нож с деревянной ручкой. На его металлическом лезвии полукруг клейма «Скобяной завод Никольских». В прошлом веке у предков в Горбатове был такой заводик. И ещё был свечной. Там лили свечки для местных храмов.

Я держу нож. Поднимаю глаза на бабушку:

– Он очень большой.

– Вот и хорошо. Им и режь, учись, помогай. Потом будет легко.

Одну за другой я беру из сита луковицы, шуршащие крепкие репки. Смотрю на них теперь с уважением, по-другому. Тщательно очищаю от шелухи. Горка золотистых одёжек растёт и растёт. А бабушка всё терпеливо учит и наставляет:

– У лука, детка, всё целебно. Всё. Даже эта вот шелуха. Она тоже витаминная. Её можно и как чай целебный заваривать. И голову мыть отваром. Чудесные будут волосы. Как у твоей мамы. Я ей всегда голову мыла отваром… А на Пасху мы с тобой будем яйца красить. И в храм святить понесём. Вот радость-то будет! Но это пока наш секрет. (Ах, как я люблю эти «наши секреты»!) Тогда яички будут святые, пасхальные, как просвирки. И по цвету красивые, и долго свежими оставаться будут. Стол украшать.

Бабушка долбит сечкой капусту, а я большим фамильным ножом режу лук. Острый луковый запах скоро заполняет всю кухню. Он остро жжёт мне глаза, и я начинаю плакать. Слёзы сами собой текут по щекам.

– И это тоже полезно, – улыбается бабушка. – Теперь глазки твои будут ясные-ясные, как умытые.

И вот я режу и режу. Плачу и плачу. А бабушка говорит и говорит: