мономиф

В целом ситуация понятна — дело не в том, что какому-то «хорошему», «правильному» времени предпочитается «плохое», «неправильное». Дело именно в попытке смешения различных типов восприятия, в попытке одновременного переживания двух несовместимых времен. Нельзя жить в мифе с идеей прогресса в голове.

Нам это понятно — или одно, или другое. Нет значит нет. Но мифическое переживание, как мы уже говорили, есть переживание по законам бессознательного. А у бессознательного совсем иная логика. Понятие инверсии («нет») в ней отсутствует. Конъюнкция («и») тождественна дизъюнкции («или»). Фрейд в свое время пояснил эту логику (тождественность «и» с «или») чудесной притчей — «во-первых, котла я у тебя не брал; во-вторых, когда я его брал, он уже был дырявым; и в-третьих, я отдал его тебе целым (не дырявым)». Там, где (по законам рационального мышления) уместным было только «одно из», было употреблено «всё». Я могу напомнить и другую притчу, где наоборот, вместо «всё» употребляется «одно из» — это притча о трех слепцах, спорящих о том, что есть слон. Один говорил — «это колонна», другой — «это шланг», третий — «это веревка».

Бессознательные ассоциации обычно поверхностны — то есть они не имеют строгой причинно-следственной связи. Это ассоциации, использующие или подобие (вызывать подобное подобным — основной принцип имитативной магии), или сопряженность по времени или месту (одно-временность или со-в-местность — принцип контагиозной магии), или просто похожесть в звучании слов (со-звучность). Символизм в бессознательном бесспорно истинен (тогда как в рациональном мышлении символизм выполняет скорее роль «иллюстрации»; он служит для того, чтобы «помочь понять»). К способам функционирования бессознательного относятся и приемы работы сновидений, описанные Фрейдом. Ну и, конечно, для бессознательного нет ничего невозможного; в нем человек абсолютно всемогущ. Он властен даже над временем и пространством. Религии и всевозможные оккультно-мистические школы как раз и соблазняют людей тем, во что им так хочется верить — иллюзиями бессмертия и всемогущества. Тем, что всегда совпадает с нашими бессознательными мечтами. Сознательными тоже — но они у современного человека ограничены принципом реальности; поэтому можно сказать, что религиозные и мистические учения обращаются прямо к бессознательному.

Смешение типов восприятия времени для нас не новость; мы уже встречали его в христианстве. И тогда тем более непонятно — почему российским христианам буквально вынес мозг миф, так похожий на их привычное вероисповедание. Возможно, дело в том, что христианство, хоть и обещало неизбежный конец света и Страшный суд — но они должны были настать неизвестно когда, где-то в далеком будущем. В текущей каждодневной жизни их не ждали. И совсем иное дело — когда светопреставление объявляется прямо сейчас. Это был настоящий шок. Религия к тому времени уже давно стала отвлеченной «идеологией», не затрагивающей основ душевной жизни⁵¹². Поэтому смешение типов восприятия времени, лежащее в ее основе, не переживалось людьми со всей остротой. И вдруг переживание конца света стало самой жизнью. Можно назвать это кризисом противостояния времен. Резонанс от него был такой, что при усмирении (вызванной ими же) революционной стихии, коммунистам пришлось не «срезать самые высокие колосья», как делали тираны во все времена, а косить под корень всю народную ниву.

Но главная причина темпоральной дезориентации марксизма, видимо, была не в этом. Мы знаем, что в христианской традиции рай на земле уже был; новый рай (после светопреставления) есть лишь возврат к началу всех начал, ко времени до грехопадения, к утраченному золотому веку. То есть христианский миф ближе к идее цикличности, нежели миф о коммунизме, возникающем на земле впервые. Стоит задержаться на этом моменте именно потому, что мы постоянно уподобляли здесь марксизм христианской эсхатологии. Но сколько бы мы не говорили об «историчности» христианства, все же христианское время — это скорее архаическое время одного цикла, чем историцизм в его современном понимании. Это первый момент. Второй момент заключается в том, что христианство честно и последовательно декларирует свой курс на антиисторичность; его цель — окончательное прекращение времени и истории. Элиаде предельно четко описал отношение иудаизма к времени (и для христианства это не менее верно).