Монсегюр и загадка катаров

С онтологической точки зрения дуализм катаров не имеет ничего общего с верованием кельтов, основой которого является монизм, учение о всеединстве. Друиды настаивали «на малопонятном и глубоком единении» живых существ и неодушевленных предметов, создателя и его создания, материи и духа. Подобное соответствие не похоже на то, о котором идет речь в Изумрудной скрижали: «То, что внизу, подобно тому, что вверху, а то, что вверху, подобно тому, что внизу». Для того чтобы эта формулировка приняла вид, напоминающий постулат друидов, из нее нужно извлечь сравнение: то, что внизу, есть то, что вверху.

Таким образом, можно говорить, что кельты ставили знак равенства между окружающим их миром и миром потусторонним, этой обителью богов и героев, местом, куда отправлялись души умерших. Врата иного мира распахивались во время празднества Самайн (Самхейн), кельтского Нового года, ставшего в христианской традиции праздником Всех Святых. В ночь на 1 ноября скрытое от простых смертных потустороннее пространство становилось видимым, поэтому человек мог без труда перенестись из одного мира в другой и вернуться обратно, подтверждая тем самым догмат о единстве зримого и незримого. Вполне вероятно, что кельтское общество, управляемое друидами, союзниками короля, изо всех сил старалось придерживаться образа иного, божественного мира.

Подобная вера предполагает диаметрально противоположное видение мира материального. Человека более не держат оковы материи: она дает ему полную возможность свободного развития, поскольку мир находится в состоянии вечного, непрерывного становления. В таком понимании бытия нет места идеям о грехопадении и искуплении, нет места самому Сатане, духу Зла, создавшему несовершенный мир ради того, чтобы высмеять творение бога Света. У кельтов не было Сатаны, эта идея перешла к нам от персов. Облик галльского Цернунна (Цернунноса), рогатого бога, дьявол получил лишь потому, что христиане никак не могли избавиться от этого стесняющего их божества, являвшегося олицетворением физической силы и плодородия.

Однако если в мире нет Сатаны, следовательно, не существует и проблемы Зла. Как метафизическое понятие, Зло у кельтов отсутствовало — или, точнее, обладало не бытийным, но причинно-следственным характером: все дело в природе человека, далекой от совершенства, что вполне естественно, если вспомнить о непрерывной эволюции мира. Совершенство, то есть что-либо завершенное, равноценно небытию. Проявление Зла в любой его форме — боль, несправедливость, страдание, болезнь или насилие — это лишь череда случайных помех, без которых, однако, невозможно достичь высшей ступени. Отсутствие принципа Зла не приводит к вседозволенности или примиренчеству: напротив, примеры, взятые в кельтской мифологии или в житиях великих кельтских святых, убеждают нас в том, что человеческое существование представляло собой постоянное усилие достичь если не совершенства, то более высокого уровня. Итак, отсутствие столь важных для христианства понятий избавляло кельтов от необходимости считать этот мир порождением дьявола или ожидать прихода мессии, указующего путь в царство Света. Христианизация кельтского мира прошла успешно лишь потому, что вера в воскрешение Иисуса была в какой-то степени похожа на доктрину кельтов о возрождении души в ином мире.

Однако напомним то, с чего мы начали наше рассуждение: одной из основ кельтской доктрины является вера в возрождение, в то время как в религии катаров ключевым понятием было «перевоплощение». Что бы ни утверждали всевозможные толкователи (в большинстве своем незнакомые с подлинными кельтскими текстами), доктрина о переселении душ неизвестна ни друидам, ни кельтской мифологической традиции. «Смерть — лишь середина длинной жизни…» — такие слова вложил в уста друида римский поэт Лукан. В подобном изречении, пожалуй, можно усмотреть одну из черт, роднящую катаров и кельтов: ни те ни другие не испытывали страха смерти, поскольку знали, что за ней обязательно последует некое иное состояние. Однако в остальном, даже в преставлениях об этом «инобытии», их мнения расходились. Вместо того чтобы воспринимать жизнь как наказание, кельты усматривали в ней повод к индивидуальной эволюции[39].