Монсеньор Кихот

– И иметь знания. Я ведь очень невежественный человек. Многое из того, что я должен был внушать моей пастве в Эль-Тобосо, мне непонятно. Я никогда над этим не задумывался. Троица! Закон природы! Смертный грех! Я повторял им слова из учебников. Я ни разу не спросил себя – а сам я в это верю? Шел домой и читал моих святых. Они писали о любви. Это мне понятно. Остальное казалось не столь уж важным.

– Не понимаю, что вас тревожит, отче.

– Вы тревожите меня, Санчо. Эти четыре дня, проведенных в вашем обществе, тревожат меня. Я вспоминаю, как я рассмеялся, когда надул тот шарик. А фильм… Почему я не был шокирован? Почему не встал и не вышел? Мне кажется, что я жил в Эль-Тобосо сто лет назад. Я перестал быть самим собой, Санчо. Голова идет кругом…

– Вы просто немного опьянели, отче. Только и всего.

– Это что, так всегда бывает?

– Болтливость… головокружение – да.

– А тоска?

– На некоторых нападает. Другие же становятся шумными и веселыми.

– Придется мне, видно, держаться тоника. Я что-то не чувствую себя в силах сесть за руль.

– Машину могу вести я.

– «Росинант» не любит чужую руку. А мне хотелось бы поспать немного, прежде чем мы снова двинемся в путь. Если я сказал вам, Санчо, что-то обидное, извините, пожалуйста. Это вино говорило моими устами, не я.

– Ничего плохого вы не сказали. Полежите немного, отче, а я посторожу вас. Мне вино прочистило мозги.

Отец Кихот нашел среди камней полоску мягкой травы и прилег, но сон не сразу пришел к нему. Он сказал:

– По мнению отца Герберта Йоне, пьянство – более тяжкий грех, чем обжорство. Я этого не понимаю. Вот мы немного выпили, и это же объединило нас, Санчо. Вино способствует дружбе. Обжорство же – порок, которому предаются в одиночестве. Своеобразная форма онанизма. Однако у отца Йоне, помнится, сказано, что это простительный порок. «Даже если дело доходит до рвоты». Это его собственные слова.

– Я бы не считал отца Йоне авторитетом в вопросах морали, как не считаю Троцкого авторитетом в коммунистическом движении.

– А что, люди действительно совершают ужасные поступки, когда напьются?

– Наверно, иногда и совершают, если теряют над собой контроль. Но это не всегда плохо. Иногда очень даже хорошо потерять над собой контроль. В любви, например.

– Как те люди в фильме?

– Ну да, пожалуй.

– Наверно, если бы они побольше выпили, они бы стали надувать шарики.

Из-за камней раздался странный звук. Мэр не сразу понял, что это смех. Отец Кихот произнес:

– Вы мой теолог-моралист, Санчо. – И через минуту вместо смеха послышалось легкое похрапыванье.

День у них был утомительный, да еще они хорошо выпили, так что через какое-то время мэр тоже заснул. И приснился ему сон – из тех, что видишь перед пробуждением, когда даже мельчайшие детали остаются в памяти. Отец Кихот потерялся, и мэр отправился на его розыски. Он прихватил с собой пурпурные носки, беспокоясь за отца Кихота, отправившегося в горы босиком по очень каменистой тропинке. Недаром мэр то и дело натыкался на следы крови. Несколько раз он хотел окликнуть отца Кихота, но ни звука не вылетало из его горла. Внезапно он вышел на площадку, мощенную мраморными плитами, и прямо перед ним стояла церковь Эль-Тобосо, из которой доносились какие-то странные звуки. Он вошел в церковь с пурпурными носками в руке и увидел, что отец Кихот сидит на верху алтаря, словно священное изваяние, – прихожане смеются, а отец Кихот плачет. Мэр проснулся с ощущением непоправимой беды. Тем временем стемнело. Он был один.

Как и во сне, он отправился на розыски отца Кихота и с чувством облегчения вскоре обнаружил его. Отец Кихот немного спустился по склону – наверное, чтоб быть поближе к «Росинанту», а возможно потому, что земля там была мягче. Он снял носки и, обмотав ими ботинки, сделал себе подобие подушки, на которой и спал глубоким сном.

У мэра не хватило духу разбудить его. Ехать в Осеру, куда вела проселочная дорога, было уже поздно, а возвращаться в Леон мэр считал небезопасным. Он снова отыскал облюбованное им ранее место, откуда не видно было отца Кихота, и вскоре заснул беспробудным сном.