— Первые мои шаги были практически в никуда. Я — большой, физически полностью развившийся, умственно должен был начать жизнь с абсолютного нуля, ведь создатель мой оставил меня на произвол судьбы, ни к чему не подготовив и не предупредив. Но я чувствовал. Чувства помогли мне выжить, сориентироваться в этом мире, помогли мне понять, что или как делать то или это… Чувство голода научило меня есть и насыщаться, пересохшее горло — находить воду и утолять жажду. Именно чувства научили меня всему, что нужно знать для того, чтобы выжить: горький вкус ядовитых растений и неприятный запах падали вразумили меня не приближаться к ним. Но мне не хватало самого главного — общения с равным себе. Счастливый случай привел меня к хижине Слепого Скрипача, в пристройке которой я тайно поселился. Сначала я наблюдал за жизнью Скрипача и его семьи — слушал их голоса, старался понять и запомнить человеческую речь. Хоть я и был глупым, всё же некоторые вещи мне передались вместе с памятью тела, из которого меня создали, например, я довольно быстро встал на ноги и сообразил, как пользоваться руками. Правда, при этом не знал, что я такое и как называются мои конечности, но это не помешало мне выполнять те или иные функции. Та же память позволила мне быстро постичь чтение. Во всяком случае я не задумался, что такое книга и что означают эти маленькие значки на её страницах, более того, я откуда-то понимал, что это дневник. Ведь это тело, как ни крути, раньше принадлежало кому-то живому, и, следовательно, у него была память взрослого человека, которому не повезло стать трупом, и уж тем более он не мог предположить, что одному ненормальному ученому взбредет в голову выкрасть его из морга и оживить. Но, видимо, личность умирает безвозвратно, потому что я ничего не вспомнил из прошлой жизни владельца этого тела. Им стал я, и стал с самого начала, с рождения, если можно так выразиться…
— Можно, Зейн, — Гарри успокаивающе погладил лежащего гиганта по груди. — Одно хорошее дело Виктор Франкенштейн всё-таки сотворил — подарил тебе жизнь.
— Да? — грустно посмотрел на него Зейн. — А оставлять меня без знаний он имел право? Ведь я натворил столько ужасных вещей… Останься Виктор со мной, и мне не пришлось бы скитаться по свету и творить злодеяния.
— Да что ты такого ужасного сделал, Зейн? — в отчаянии воскликнул Гарри, искренне жалея гиганта.
— Я отнял жизнь у ребёнка, — тоскливо сказал Зейн. — Вот этими руками я задушил маленького Уильяма Франкенштейна. Ребёнок искал своего летучего змея и совершенно внезапно выскочил на тропу передо мной. Увидев меня, он раскрыл рот, чтобы закричать, но я схватил его и прижал к груди, зажав рот и нос. Он странно задергался, но я только крепче прижал, ведь мальчишку искала няня и была неподалеку, она могла услышать его крик и увидеть меня. И, боюсь, я слишком крепко прижал Уильяма, он умер в моих объятиях…
— Как он задергался? — спросил Гарри.
— Ну… — задумался Зейн. — Ногами дрыгнул раза два и обмяк. Мне даже показалось, что он как-то слишком быстро задохнулся.
— Он не задохнулся, Зейн, — покачал головой Гарри. — Он от страха умер. Слишком впечатлительный оказался.
— Я тоже испугался, — грустно признался Зейн. — Поняв, что он не дышит, я попытался возвратить мальчика к жизни, тряс его, умолял, просил вернуться, дышать…
В груди Гарри всё сжалось от страха и жалости. Не надо быть легилиментом, чтобы представить, как трудно пришлось Зейну тогда. Не имея понятия, как оказывать помощь, этот гигант всё же попытался это сделать, будучи, по сути, таким же ребёнком, как Уильям, и даже младше…
— Гарри, я ужасен, да? — горестно вопросил Зейн. До парня как-то не сразу дошло, о чем тот спрашивает, а когда уловил смысл, то чуть не расплакался.
— Нет, Зейн, нет! Ты невиновен! Это поступок твоего создателя ужасен, он действительно не имел права тебя бросать.
— Гарри, ты очень добр, ты желаешь меня утешить, уверить в том, что я не злодей. Но как быть с тем, что я отнял жизнь у Элизабет и Генри, причем сделал это вполне осознанно, желая отомстить своему создателю, причинить ему как можно больше боли и страданий?