Монстролог. Дневники смерти (сборник)

– Так не делай этого. Скажи им правду. Скажи им, что не знаешь, где я.

– Это было бы еще хуже, чем солгать. Что они сказали бы тогда обо мне – жене, которая не знает, где ее муж?

– Не понимаю, почему это должно волновать или уязвлять тебя, Мэри. Если бы не Доктор, что бы у тебя было? Именно ему мы обязаны всем!

Этого она не могла отрицать, так что просто ничего не отвечала.

– Ты не доверяешь мне.

– Да нет же. Я просто не могу предать Доктора.

– У честного человека не должно быть секретов.

– Ты не понимаешь, о чем говоришь, Мэри. Доктор Уортроп – самый честный человек, которого я когда-либо знал. Служить ему – честь для меня.

– Служить ему – в чем?

– В его исследованиях.

– Что это за исследования?

– Он – ученый.

– И что он изучает?

– Некий… биологический феномен.

– И что все это значит? Что за «биологический феномен»? О чем ты говоришь, что это такое? Птицы? Пеллинор Уортроп изучает жизнь птиц в природных условиях, Джеймс Генри, а ты держишь для него бинокль?

– Я не буду обсуждать это, Мэри. Я больше ничего не скажу тебе о характере его работы.

– Почему?

– Потому что тебе лучше этого не знать! – Впервые отец повысил голос на мать. – Говорю тебе как на духу, бывает, что я и сам предпочел бы не знать! Я видел такое, чего не видел ни один человек на свете! Я бывал в таких местах, куда сами ангелы не решились бы ступить. И не пытай меня больше, Мэри, потому что ты сама не знаешь, о чем просишь. Будь благодарна за свое неведение и наслаждайся ложью, которой тебе приходится платить за него! Доктор Уортроп – великий человек, делающий великое дело. Я никогда не предам его, хоть бы сама преисподняя вступила в противоборство со мной.

Вот так обычно все и обрывалось, хотя бы на некоторое время. Обычно – на то время, пока отец укладывал меня спать. Прежде чем присоединиться к матери в гостиной и вновь вступить в противоборство с ее гневом, сравнимым с жаром самой преисподней, отец всегда целовал меня в лоб, гладил по голове, закрывал глаза, пока я читал вечернюю молитву.

Дочитав молитву, я открывал глаза и смотрел, не отрываясь, на доброе лицо отца, в его добрые глаза, уверенный, как все наивные дети, что он всегда будет рядом со мной. Какое трагическое заблуждение!

– Куда ты ходишь, папа? – спрашивал я шепотом. – Я не скажу маме. Я никому не скажу.

– О, я много куда хожу, Уилл, – отвечал он. – Я бывал в очень странных местах, восхитительных, словно сон. Бывал и в менее восхитительных, страшных, как ночной кошмар. Я видел чудеса, которые могут вообразить себе лишь поэты. Но видел и такое, от чего любой взрослый бросился бы прочь, как ребенок, с криком: «Мама!» В мире столько разных вещей. Столько мест…

– Ты возьмешь меня с собой, когда пойдешь туда в следующий раз?

Он улыбался. Грустной, мудрой улыбкой человека, который каким-то образом интуитивно знает, что его удача не беспредельна и что настанет тот день, когда он отправится в свое последнее путешествие.

– Я уже взрослый, – уговаривал я его, когда он не отвечал мне. – Мне одиннадцать лет, папа, почти двенадцать… Я – почти уже мужчина! Я хочу пойти с тобой. Пожалуйста, пожалуйста, возьми меня с собой!

Он гладил меня по щеке. Прикосновение его было теплым и ласковым.

– Может быть, Уилл Генри, однажды возьму. Может быть.

Монстролог оставил меня наедине с моим горем. Он не пошел отдыхать к себе в комнату; я слышал, как он спускается по лестнице, потом скрипнула дверь, ведущая в подвал. Он не собирался ложиться спать. Он все еще был охвачен охотничьим азартом.

Слезы мои иссякли, я больше не всхлипывал. В нескольких футах над моей головой в потолке было окошко, и я видел сквозь него подсвеченные солнцем прозрачные облака, плывущие по ярко-сапфировому небу, словно величавые корабли. В школе мои бывшие одноклассники, должно быть, играют сейчас во дворе в бейсбол. В последний раз замахиваются битой, прежде чем мистер Проктор, учитель, позовет их обратно на послеполуденные уроки. И вот уже звенит звонок, и все орущей радостной толпой несутся к дверям школы, и взрывы смеха сотрясают теплый весенний воздух – единым гомоном счастливых голосов, звучащих в унисон…

Свобода! Свобода! Уроки отменили, день свободен, можно делать все, что угодно! Можно продолжить прерванную посередине игру в бейсбол… Я был невысокого роста для своего возраста и не очень хорошим отбивающим, но я был быстрым. Когда я оставил школу по личному указанию Доктора Уортропа, я был самым быстрым в своей команде и мне принадлежало наибольшее количество полученных баз. Тринадцать – вот был мой рекорд.

Я закрыл глаза и увидел, как бегу третьим, скольжу вдоль задней линии площадки, быстро переводя взгляд с питчера на кетчера и обратно, а сердце подпрыгивает в груди, пока я жду броска. Прыжок – рано. Прыжок – опять нет. Питчер сомневается, краем глаза он видит меня. Пошлет ли он мяч третьему? Он ждет, что я побегу. Я жду, что он подаст.

И я все еще выжидаю, как вдруг громкий голос кричит:

– Уилл Генри! Вставай, Уилл Генри!