Монстролог. Дневники смерти

– Что он будет делать с ним после конгресса? Я об этом спрашиваю.

– А, теперь понятно. Кошка, как говорится, выскочила из мешка, так что здесь его все равно не оставишь. Полагаю, что сначала он надеялся именно на это. Теперь, наверное, увезет его в Нью-Джерусалем, выкопает для него яму в огороде, станет держать там и кормить козлятами. Не думаю, чтобы он всерьез планировал выпустить его на волю.

– Разве это не лучшее, что можно сделать?

– Только не для воли. И не для Уортропа.

– Я бы его отпустила.

– Он – последний в своем роде. Так что он все равно обречен, как ни крути.

– Тогда почему его просто не убить? – Она поглядела на шевелящуюся холстину. – Пусть набьет из него чучело.

– А это идея, – сказал я коротко. Тема стала меня утомлять. – Скажи, а ты с ним целовалась?

– Целовалась… с доктором Уортропом?

Я улыбнулся, представив себе эту картину.

– Уортроп не целовал никого с 1876 года. Я говорю о посредственности.

– С Сэмюэлем? – Она опустила глаза; отказывалась на меня глядеть. – А тебе какое дело?

– Наверное, я не должен был спрашивать.

– Наверное, нет.

– Вот как? Видать, он и впрямь посредственность, раз ты не уверена.

Она расхохоталась.

– Знаешь, а ты и вполовину не так умен, как думаешь.

Я кивнул.

– Скорее, на одну треть. Вы познакомились в Англии? Тебе было одиноко там, Лили? Ты скучала по Нью-Йорку? Что за человек может захотеть пойти в ученики к сэру Хайраму Уокеру? Уж, наверное, не тот, кто хотя бы на треть так умен, как думает, а значит, он все же посредственность.

– Он мой друг, – сказала она.

– Друг?

– Мой добрый друг.

– О. Хм-м-м. Раз добрый, значит, уже не посредственность.

Она улыбнулась.

– Даже на треть.

– Мне очень хочется поцеловать тебя сейчас.

– Неправда. – Она все еще улыбалась.

Я, наоборот, хмурился:

– Разве об этом лгут?

– Если бы ты на самом деле хотел меня поцеловать, то уже целовал бы, а не…

Я поцеловал ее.

«Дорогой Уилл, надеюсь, мое письмо застанет тебя в добром здравии».

Ее веки опустились, губы приоткрылись.

– Уилл, – прошептала она. – Мне так хочется, чтобы ты поцеловал меня снова.

И я поцеловал ее, а тварь в мешке свернулась в кольцо и скреблась, скреблась в толстое стекло, и надо мужаться, закалять себя, ибо нет места любви, жалости и другим глупым человеческим чувствам, и никогда, слышишь, никогда не влюбляйся.

В лабиринте путаных коридоров, пыльных комнат и полок, переполненных мертвыми кошмарными тварями и

Для меня он прекрасен – прекраснее, чем цветущий луг по весне.

Есть еще кое-что, я должен сказать это, прежде чем уйду.

В пыльных комнатах, полных жутких, извивающихся и скребущихся тварей темной холодной глубины.

Последнее, что я должен сказать губы полуоткрыты

Секреты, секреты, секреты.

Глава четвертая

Луч лампы ласкал скорлупу; монстролог склонился над яйцом, разглядывая его через лупу, затаив дыхание, которое и так уже было легче ветерка на том самом цветущем весеннем лугу. Он провел все необходимые замеры – масса, температура, объем, – и теперь слушал его через стетоскоп. Работал он быстро. Не хотел слишком долго подвергать яйцо воздействию подвального воздуха. Как верно заметил Метерлинк, Новая Англия – это вам не тропики.

– Что ж, оно полностью соответствует описаниям в литературе, – сказал он мне, – хотя их немного и они не отличаются точностью. Возможно, это действительно яйцо Т. Церрехоненсиса. По крайней мере, для крокодила или морской черепахи оно слишком крупное. В то же время оно определенно принадлежит рептилии. Гигантскую анаконду и боа-констриктора тоже придется исключить – из-за размера; родство между ними есть, но очень дальнее. Что ж! Остается положиться на старую истину – время покажет. – Он выпрямился и поднял лупу на лоб. Его щеки раскраснелись. Не имея никаких доказательств того, что именно оказалось в его руках, он все же был уверен. – Будем держать его в тепле и в темноте, и посмотрим, что из него вылупится через несколько недель.

– Как раз к Конгрессу, – заметил я. – Прямо подарок вам, доктор.

Он слегка напрягся.

– Не понимаю, что ты хочешь этим сказать.

– Последний в своем роде, – сказал я. – Как будто на вашей шляпе и без того мало перьев.

– Знаешь, Уилл Генри, в последнее время ты говоришь подобные вещи таким тоном, что я не понимаю, смеешься ты надо мной или хвалишь, а может, и то, и другое.

– Я лишь констатирую очевидное, – сказал я.

– Привычка политиканов и романистов. Советую тебе обходиться без нее.

Он вернул яйцо в гнездо из соломы и около получаса возился над ним, пристраивая крохотную лампу-обогреватель, замеряя температуру возле поверхности.

– Мы будем дежурить возле него по очереди, – сказал Уортроп. – Проверять его надо каждый час, пока оно не будет готово проклюнуться, да и потом тоже не оставлять без внимания. Столько же для нашей безопасности, сколько и для его. По крайней мере, еще два человека, кроме нас, знают о его нынешнем местонахождении. Дойди слух о нашей находке до лишних ушей… и это приведет к последствиям куда более серьезным, чем то, что в состоянии натворить он сам.

Уортроп говорил со мной, но смотрел по-прежнему на яйцо.