Монстролог

Они сидели рядом у подножия кровати. Молнии сверкали через окно, отбрасывая на пол длинные, дрожащие, угловатые тени. Корабль продолжало швырять в разбушевавшемся море. Хлопки выстрелов скоро стали более редкими и совсем прекратились. Вопли экипажа тоже внезапно стихли. Был слышен лишь шум волн, гром, завывающий ветер… и больше ничего. Как ни напрягали они слух, сверху больше не доносилось ни одного человеческого звука. Выиграли ли они битву? Нашли ли приют на другой палубе? Сколько человек выжило и выжил ли кто-нибудь вообще? И что там с монстром? Разумеется, он, должно быть, умер или серьезно ранен. Даже такое огромное чудовище не может выдержать атаки двадцати вооруженных мужчин в ближнем бою… или может? Так они спрашивали себя, тяжело дыша и перешептываясь, в промежутках между вспышками молний и грохотом грома. Зубы у них стучали, они промокли до костей, их пальцы нервно поглаживали спусковые крючки оружия; они гадали и успокаивали друг друга, но не могли представить, какого плана им придерживаться дальше. Что делать? Каждая секунда, когда ничего не происходило, была уже победой; каждая секунда без изменений была триумфом. Но секунды ползли, превращаясь в минуты, и минуты медленно шли, и вот уже пленники затихли, измученные вопросами, на которые у них не было ответов. Никто ничего не говорил, пока Варнер не спросил Бернса ровным спокойным голосом, сколько пуль у того в пистолете.

– Я стрелял дважды, сэр, – ответил навигатор. – Так что в барабане осталось четыре.

– Оставь две, – сказал Варнер.

– Две, сэр?

– Если потребуется, выстрелишь дважды, но две последние оставь. Одну – для меня, а одну – для себя, Бернс, если дойдет до того. Я не хочу умереть так, как Уилсон.

Бернс сглотнул комок в горле и помолчал с минуту. Возможно, он хотел поспорить, возразить что-то насчет веры и здравого смысла, но, по всей вероятности, не нашел что сказать.

– Хорошо, капитан, – только и произнес он.

– Скажи мне, Бернс, ты знаешь какую-нибудь молитву? – спросил капитан.

– Я христианин, сэр.

Варнер усмехнулся и поудобнее устроил ружье на коленях. Оно было очень тяжелым и отдавило ему ногу.

– Я тоже, но христианин христианину рознь, Бернс. Ты молишься?

– Когда был юным, не молился, – признался Бернс. – Сейчас делаю это чаще, капитан.

– Хорошо, – сказал капитан. – Прочти молитву, Бернс, и вставь словечко за своего капитана.

Бернс послушно склонил голову и начал читать «Верую…». Он произносил слова тихо, вкладывая в них всю душу. Когда он закончил, оба мужчины были глубоко тронуты, и Варнер спросил, не знает ли Бернс двадцать третий псалом.

– Это – мой любимый, – признался он. – «И когда пойду я дорогою смерти, то не убоюсь…» Ты знаешь его, Бернс? Прочти, если знаешь.

Бернс знал, и Варнер прикрыл глаза, пока тот произносил. «Господь – пастырь мой. Не будет у меня…» Слова молитвы успокаивали Капитана, они напомнили ему детство, мать и то, как она держала его за руку во время церковной службы, напомнили долгие поездки на лошадях воскресным днем и восхитительные семейные обеды, переходящие в ужин. «Душу мою оживляет…» Как мимолетны безмятежные дни детства! Как странно, что будущее представляется таким далеким, и как мгновенно, словно на крыльях птицы, оно прилетает! Не успеешь и глазом моргнуть, а маленький мальчик, сидящий с мамой в церкви, уже зрелым мужчиной в страхе прячется в темноте каюты корабля.

– Спасибо, Бернс, – пробормотал капитан. – Так хорошо.

– Спасибо вам, капитан, – сказал Бернс. – Теперь стало легче.

Его ноги задергались. Голова откинулась на ступеньку с глухим стуком, глаза закатились, а из открытого рта хлынула кровь, заливая грудь, заливая дергающиеся ноги. Живот вздулся и лопнул, словно воздушный шар, наполненный воздухом. Пуговица пролетела через кабину. И тут рука, в два раза крупнее руки взрослого человека, вспорола пропитанную кровью материю. Алебастровая кожа была в пятнах крови, куски порванного кишечника свисали с трехдюймовых ногтей. Рука высунулась дальше, повернулась на девяносто градусов, и в следующий момент голова Бернса оказалась зажата в гигантской лапе. С тошнотворным хлопком зверь целиком оторвал голову от туловища и утащил ее назад сквозь рваную дыру в животе.

С криком ужаса Варнер отполз в сторону, волоча за собой тяжелое ружье. Времени поднять ружье у него не было, так что он просто положил его поверх обезглавленного тела своего друга. Дрожа, с болью в предплечье от тяжести ружья, стараясь изо всех сил удержать баланс, в то время как корабль бросало на волнах, Варнер задержал дыхание и прицелился, приказывая сердцу успокоиться. Свет сменялся тьмой, молнии вспыхивали и тут же гасли, погружая комнату во мрак.