Монструм

– Свет падет, – шипела она. – Мы слишком долго шли к свободе, я не позволю тебе отнять у нас будущее!

В золотой пене волн ее души я увидел его – Мастера, о котором она говорила и думала. Уловил, как она боготворит весь его образ, как мечтает заметить одобрение в строгих глазах. Темный, неразборчивый силуэт. Эквилибрум смотрел на меня, в самую глубь моей души. Это он все устроил – этот темный заменил души звезд на дэларские, послал сюда Лэстраду, отдавал ей приказы о падших, об орнега, о «Белом луче». Обо всем, что касалось меня и Антареса. Этот Мастер… он знал обо всем?

Тут нечто встряхнуло мое сознание, словно крича, что не время смотреть на чужие души. И Антарес был прав. Все случилось так быстро, что я даже не понял, что конкретно произошло. Наконец я взял себя под контроль и, напрягшись, пнул Лэстраду в живот. В тот миг, когда она перелетала через меня, Антарес вытянул к ней руки, и из них вырвался мощный импульс, отразившийся жжением в сердце. Свет точно взрывной волной впечатал дэларшу в панель портала. Панель вдребезги разбилась, а Лэстрада с криком влетела в стеклянный вихрь. Земля вздрогнула. Я потрясенно смотрел, как тело заоблачницы разрывается сотнями стекол, пронзающих ее плоть, а затем сгорает, подобно спичке, от светлой энергии. Лишь когда портал вспыхнул так, что по мосту пошла глубокая трещина, мне хватило ума броситься оттуда прочь. Я прыгнул под защиту деревьев, и в ту же секунду портал с оглушительным грохотом взорвался, озарив лес и Соларум фиолетовым огнем. Он не прекращал греметь, пока мост со стоном не откололся, и тогда каменный остров дребезжа полетел вниз – в океан.

Отовсюду приносило запах гари, листва деревьев тлела в огне. Я лежал в траве и не мог надышаться. В голове помутнело. Меня трясло, но я все еще был жив и даже смог уберечь Верховного от полчища дэларов. Но от всех ли?

Звезды мерцали в черном небе, и им не было счета. Столько за раз в городе не увидишь. Обидно понимать, что люди променяли эту красоту на мертвый электрический свет, будто старались как можно сильнее отгородиться от мира Эквилибриса. Но вот же он – над головой. Так близко. Об этом я думал, в бреду протягивая руку к небу. Нутро пронзила горечь. Я безудержно тосковал по тому миру, мне хотелось вознестись, вернуться туда. Вновь ощутить себя его частью. Казалось, что минули не Генезисы, нет – вечность.

Дом… Так близко, так…

Глава XXXI Переменные наших путей

Стефан снова стоял на том же месте, перед темными воротами кладбища. Позади рокотало море. Как и пару дней назад, луна и звезды казались необычайно яркими. Он чувствовал укол совести, что не смог прийти сюда в нужную дату.

Ладно, главное, он все-таки добрался.

Стефан не особо глядел по сторонам, углубившись в свои мысли. Во рту он держал незажженную сигарету. Произошедшее в Соларуме настолько отвлекло его, что он просто забыл поджечь ее.

Все теперь будет по-другому, абсолютно все.

Он встряхнулся. Нет. В этом месте никакого Света, никакой Тьмы, никаких чертовых протекторов, Соларума, никаких гребаных эквилибрумов красного спектра.

Только он и четыре могилы.

Стефан даже и не заметил, как добрался до них. Его всегда забавляло, что всю семью похоронили на католической стороне, хотя никто из ее членов никогда не испытывал любви к религии. И тем не менее вот они здесь, почти сто лет спустя. Возложенные на дорогом участке благодаря своей зажиточности. Четыре белые могилы, которые уже посерели от времени, слегка запущенные, заваленные жухлыми ноябрьскими листьями. Одна из них выглядела особо покореженной, и только лишь потому, что Стефан никогда за ней не следил. Остальные он немного облагородил манипуляциями: смел листья, убрал трещины в мраморе. Стефан встал перед ними, бесцельно глядя вперед. Не сказать, что ему было особенно грустно или тягостно. К одиночеству со временем привыкаешь. Но приходить сюда было необходимо, иначе что же он за сын?

Мать и сестра умерли в один день. Отец прожил на год дольше – сломался, не выдержав потери всей семьи.

Стефан стоял напротив них и словно бы чего-то ждал, как и во все прошлые визиты. Ждал ответа, обвинения, чего угодно, но во всем этом находил лишь себя самого.

Наконец он обратил внимание на четвертую могилу. На ней значилось имя – «Стефано Феррари». Почти в этот день в тысяча девятьсот сорок втором он умер вместе с матерью и сестрой. Ну или так всем внушили. Может, ему повезло больше, чем другим протекторам, – о многих забывали даже родные, а от него остался хотя бы надгробный камень, оправдавший его резкое исчезновение.