Монстры

Касаясь последних тенденций (и не только, и даже не столько в литературе, а в культуре в целом и в изобразительном искусстве в особенности), мы видим возрастающую тенденцию растворения стиха (или в общем смысле – текста) в ситуации и жесте, т. е. предпочтительное описание возможности текста (типа: «в первой строчке мы описываем то-то и то-то с рифмой, скажем, на аясь»), его функционирования в социокультурной ситуации (типа: «поэт входит через правые двери, немного волнуясь, вынимает текст, исполненный печатной графикой обычного стиха, начинает читать, на что публика горячо реагирует»). В акционно-перформансной деятельности текст (стихотворение, скажем) присутствует как нулевой или точечный вариант ситуации и жеста.

Эта проблематика, конечно, интересна и касается только представителей сугубо авангардных, постмодернистских и прочих нетрадиционных направлений (впрочем, у нас весьма немногочисленных на фоне основного литературного процесса, для которого подобного рода проблемы вполне невнятны или просто находятся за пределами разрешаемости).

Задачей этого сборника является как раз переориентировка вектора, т. е. в вышеописанной ситуации вектор направлен от текста к ситуации, мы же его поворачиваем в обратном направлении, приняв нынешнее состояние литературного процесса (в авангардной среде) за первичную данность. Т. е. для неразличающего глаза события происходят примерно на той же самой территории и вполне неразличимы, спутываемы. Взгляд же различающий заметит, что ситуация, жест как бы отменяемы стихом, обнаруживая приводимые куски жестового и ситуационного описания в их самопародировании (кстати, роли, которая в предыдущей ситуации отводилась стиху) на фоне самоутверждающегося стихотворного текста в его онтологической первородности.

Вот стихотворение, которое потрясло меня в детстве, хотя и было написано на 50 лет позже

                 Капли дождя как тварь дрожащая
                 Пройдя насквозь зеленый пруд
                 Ложится на прохладный лоб
                 Младенца заживо лежащего
                 На дне пруда

Эти строки я долгое время приписывал Пушкину, пока не оказалось что мои

                 Она летит как пух изящная
                 Вдруг спотыкается о зуб
                 Зверя под сценою сидящего
                 И ужас, ужас! пенье труб!
                 И ужас

После смерти следует писать гораздо-гораздо проще, как я уже приводил в пример

                 Много деревьев в саду
                 Пыль в полвершке над дорогой
                 Завтра я снова приду
                 Только ты больше не трогай
                 Меня пальцем

Происходят суровые и значительные споры и схватки по поводу будущего, а в промежутках, чтобы отвлечься, звучит что-нибудь, не привлекающее всеобщего внимания

                 Сыпется белый снежок
                 Словно судьбы сапожок
                 Шитый то черным, то синим
                 А то вместе
                 Да – еще и красным
                 Рядышком от России
                 А зачастую так и посреди ее

Доказывая глупость и нехитрость подобного рода занятия, приводят первые же пришедшие на ум строки

                 Как освежевана стояла
                 И кожа вниз с нее бежала
                 Что беззаботная струя
                 Задерживаясь на хвосте
                 Условно
                 И она рухнула в постель
                 И белоснежна простыня
                 Червонно-красной тут же стала
                 Вот – вочеловечивание, оно же – страстотерпство

Только в качестве ничего не значащей заставки между 13 и 14 главами крупного исторического сочинения

                 Стареют наши женщины
                 Но Боже, Боже мой!
                 Ведь нам были обещаны
                 Их вечность и покой
                 Вечный
                 Наш
                 Рядом с ними
                 Боже мой

Сидят за столом, читают, появляется Милиция, учиняет проверку документов, поднимаются крики, возможно и драка, последнее, что тонет в общем гуле

                 Где белого единорога
                 Не пустят даже на порог
                 В наше-то время
                 У одного вдруг от порога
                 Как только вошел
                 Стремительный белоснежный рог
                 Во лбу вдруг прорастает

Он долго рассказывает, как все это писалось, какие различные структурные и семантические смыслы вкладывались в различные строки и в целом в их последовательность, чтобы в итоге получилось такое

                 Сестра моя, войди в мой дом
                 Мы вместе на постели ляжем
                 Ни слова лишнего не скажем
                 Словно погибнем, а потом
                 Друг другу тайное покажем
                 Над каждым
                 Его отдельно висящее
                 Тайное

Только в страшный холод при попытке согреться так быстро-быстро проборматывается