Монстры

– Есть жизнь после смерти? – Ответ несчастного был не слышен. Дед отрывал от земли грязную левую сторону лица, обращал яростный взор на своих. Те вздрагивали. Затем погружал в ту же липкую, как паста, грязь правую щеку и кричал:

– Не знает! Не зна-аааа-ает!

Подползал ко второму, мрачному, усатому, бледному, покрытому легкой свинцовой патиной небытия, и снова кричал:

– Не зна-ааа-ает!

И снова:

– Не знает! Не знает! Не знает!

И на десятом:

– Знает! Знает!

Какой ответ знал этот просветленный десятый? Поди догадайся. Расслышать никому в строю не удавалось. Дед вскакивал во весь свой гигантский рост, небрежно стряхивал с мундира грязь, вернее, размазывал ее по всей гимнастерке и галифе огромными руками и стремительно подлетал к своим:

– Знает! Знает! – и горящими невидящими глазами обводил строй вверенных ему бойцов. Они застывали. Потом такими же нечеловеческими гигантскими шагами возвращался к голове, обладавшей невероятным знанием о загробном мире, и откуда-то сверху, почти с поднебес стрелял в нее. Пуля входила чисто. Редкие капельки крови отлетали в сторону и тут же утопали в окружающей грязи.

– Знает. Значит, не должен мучиться. Ему мукой само его знание, – заключал дед. Возвращался, вихрем обегал ряды своих, оглядывая почти испепеляющим взглядом. Стремительно вскакивал на коня и уводил с собой конармейцев, их коней и могучие столбы вздымаемой жидкой серой почвы. Оставшиеся головы в полнейшем одиночестве под небесами долго провожали его взглядом, с трудом различая уже что-либо в поднявшейся непрозрачной непроглядной пелене. Редкие же из удаляющихся, оглянувшись, обнаруживали за собой некий контур полуразрушенного, странно не замеченного ими до того монастыря с исчезнувшими, рассеянными по всей земле недавними насельниками. Мгновенно вспыхивал над руинами слабый голубоватый свет. И гас.

– А потом во дворе в черном угольном подъезде пожар случился.

– Пожар? – я вспомнил. Вздрогнул, пытаясь не выдать напряжения, что было совсем несложно при моей тогдашней дикой и чуть ли нечеловеческой соматике и неловких, почти марионеточных движениях полупарализованных членов.

– Кто-то накидал огромное количество дров и газет, – обыденными голосом, сообщавшим мне все позабытые детали этого происшествия и иных событий в нашем доме, продолжала мать. – Грохот был. Рев страшенный. В какую-то там вытяжку тянуло. Оттого и рев. Как чудище какое.

– Чудище? – переспросил я.

– Аж на Садовом слышали, прибегали спросить, что случилось? Пожарные приехали, затушили. Но подвал весь выгорел. А дед исчез, – завершила мать и застыла, сложив усталые руки на коленях.

– Куда исчез? – спросил я осторожно.

– Кто знает. Обезумел совсем. Как пожар случился, так и исчез. За ним приезжали, взять хотели. Может, сам и поджег. Многие его подозревали. А скорее всего, увезли. Забрали.

– Куда забрали?

– Ну, куда забирают? – ответила ничего не объясняющим вопросом мать. Я не стал больше расспрашивать.

Я медленно, очень медленно выздоравливал. Как только стал бродить на костылях, добрался до нашего заветного углового подъезда. Он был весь черный. Обугленный и заколочен. Забит крест-накрест досками. Я подергал их. Потрогал рукой замок и заковылял обратно. Уже распускались деревья. Стоял месяц май. Я почувствовал дикую усталость и далеко не детскую опустошенность. Затем появилась боль в позвоночнике. Я опять упал и в который раз потерял сознание.

Меня увезли в какой-то детский санаторий на берегу дальнего моря на какое-то неведомое излечение.

В результате таки я выздоровел.

Так вот все и произошло. Да кому это интересно? Практически никому.

Ну, разве удаленным обитателям некоего высокогорного буддийского монастыря. Расположившись на пологом альпийском склоне спиной к белой, почти пылающей на фоне густо-синего неба ступе, несколько местных насельников внимательно всматривались в высоту. Во что-то вполне неразличимое, несуществующее.

– Нормально, – отметил бухгалтер. Взглядом, которым следят стремительный, почти неухватываемый, промелькивающий с настигающим лишь через несколько секунд диким грохотом, полет наисовременнейших истребителей, он проводил кого-то в небе. Или что-то. Будто своим пристрастным и пристальным слежением, как алмазным резцом прочерчивая там легкую посверкивающую линию. Легкий порез на теле, когда мелкие чуть заметные капельки крови проступают только через достаточно длительный промежуток времени. Или вовсе не проступают.

– Да, – подтвердил Воопоп, сощурив глаза и даже не взглянув вверх.

– Что? – нервно вздернулся литератор.

– Скоро будут, – продолжал бухгалтер, не обратив на него внимания.

– Скоро и Ренатик явится как ни в чем не бывало, – ласково протянул Воопоп и улыбнулся литератору. – Уже все пазухи заполняются.

– Какие пазухи? – хотел было спросить литератор, но не стал. Не стал. – Ладно, мне пора. Через час поезд. – Он поднялся. Никто его не останавливал. – Что мне с рукописью-то делать? – обратился он к Воопопу.

– А выбрось, – протянул бухгалтер и отвернулся.