Монстры Лавкрафта

Инсмут уже не был таким изолированным городом, как раньше, но в нем по-прежнему чувствовалась некая отдаленность. Он будто плыл по течению времени. Люди усиленно пытались открыть свое дело, а потом их бизнес умирал, освобождая витрину магазина. Инсмут будто оставался в тени, из-за чего посторонние не приезжали в этот город. А если они и оказывались там, то не оставались надолго.

Чего нельзя было сказать о Керри. Она прожила здесь около месяца, прибыв через два дня после Рождества, и все еще не знала, когда уедет.

Для себя она поняла, что заставлять приезжих чувствовать себя некомфортно было своего рода традицией среди коренных жителей, придерживаться которой они считали долгом своей чести. Если они и здоровались с Керри, то очень сухо, и смотрели на нее как на воровку, даже когда она просто переходила улицу или прогуливалась днем по берегу реки Мануксет. Но у нее были деньги, а предложение домов для сдачи в аренду было велико, несмотря на то что ее требования были выше, чем у большинства. К тому же разведенная женщина с шестилетней дочерью вряд ли могла представлять какую-либо угрозу.

Казалось, никто не узнает ее по телевизионной передаче. Впрочем, стали бы они об этом говорить, если бы и узнали? Она тоже никого из них не узнавала – ни их лица, ни ноги ничем не намекали на их прежний инсмутский облик. Казалось, им больше нечего было скрывать, но они настолько привыкли к этому, что просто не знали, как жить по-другому.

Но что же стало с витриной магазина на Элиот-стрит, который считался сердцем города? Согласно очаровательно старомодной и причудливой надписи на зеркальном окне, сделанной по трафарету, на этом месте теперь располагалось Инсмутское общество по защите и реконструкции.

Казалось, будто оно всегда было закрыто.

Хотя и не выглядело запущенным.

Каждый раз, когда бы Керри туда ни заглянула, она видела, что кто-то находился там с тех пор, как она смотрела туда в последний раз, но у нее постоянно складывалось ощущение, что они разминулись минут на пять. Она напрягала глаза, чтобы лучше рассмотреть фотографии в рамках на стене – тинтайпы,[43] или старые фотографии, проблески давно минувших дней, которые кто-то считал стоящими того, чтобы их вернуть.

Или это была дань возвращению на родину.

В Новой Англии был январь, и большинство дней стоял такой холод, что слово «жгучий» казалось слишком слабым, чтобы его описать. Но Керри каждый день поднималась по семи пролетам лестниц, чтобы вступить в свое дежурство настолько, насколько она выдержит. Это был дом в старом викторианском стиле на улице Лафайет с четырьмя этажами и остроконечной крышей. Единственное, что имело значение для Керри, – это то, что на крыше была вдовья площадка[44] из рельсовой стали, с которой открывался вид на обветшалую гавань, внешнее оградительное сооружение порта, еще на милю вдалеке виднелся горбатый хребет скалы, носивший название риф Дьявола.

Как было принято в расцвет эпохи парусников, вдовью площадку строили вокруг главного дымохода в доме. Построили внизу печку, сияющие кирпичи могли сохранять тепло на площадке пару часов, даже когда небо начнет извергать на женщину снег, пока та будет время от времени подносить к глазам бинокль, чтобы проверить, не появилось ли чего нового.

– Мне скучно, – она слышала это от Табиты каждый день. – Скуууучно, – так она говорила. – Здесь нечем заняться.

– Я знаю, милая, – отвечала ей Керри. – Нужно подождать еще чуть-чуть.

– Когда они придут? – спрашивала Тэбби.

– Скоро. Очень скоро.

Но на самом деле Керри сама не знала. Их путешествие было долгим. Будут ли они рисковать, пересекая шлюзы и дамбы Панамского канала? Или они выберут более безопасный маршрут вокруг мыса Горн в Аргентине, где вместо Тихого океана – Атлантический, а вместо юга – север, и отправятся домой, наконец-то домой?

Керри знала только, что они были на верном пути, и была уверена в этом больше, чем любой здравомыслящий человек. Уверенность не исчезала, даже если мир замирал и замолкал. Это была не просто мысль… это был шепот, который никогда не уходил, будто часть Барнабаса Марша еще жила, большая его часть вошла в коллективный разум остальных представителей его вида. Чтобы насмехаться? Наказывать? Злорадствовать? Спустя несколько недель после того, как тюремный остров пал, Керри нигде не могла укрыться от этих насмешек. Ни в Монтане, ни в Лос-Анджелесе, ни в Новом Орлеане, где они пытались снять серию «Говорящей с животными», прежде чем решили приостановить съемки на какое-то время.

Керри плавала с ними во сне. Она просыпалась, чувствуя тошноту от вкуса холодной крови у себя во рту. В эти минуты спокойствия ее живот скользил по грязи и илу; плечи и бока пробирались сквозь хрупкий лес водорослей; пальцы обманывали ее, заставляя думать, что любимые щеки дочери стали прохладными и скользкими. Темнота ночи могла вызвать ощущение головокружительного прыжка в черные глубины океанских впадин.

Куда еще ей было податься, кроме как в Инсмут – городок, который время изо всех сил пыталось забыть.