В тот самый момент, когда Слоат должен был испустить дух и умереть, то, что жило в нем, питаясь, как присосавшаяся пиявка, решило проявить себя. Слоат выгнулся дугой назад, все его тело конвульсивно содрогалось в агонии, черная слизь пузырилась из его глаз, оставляя чернильные дорожки, похожие на слезы из туши, на его вялом, белом как у клоуна лице. Молочная желчь закипела у него во рту, а на щеках, лбу и подбородке взбухли пылающие красные узелки... каждый из которых извергался тонким прозрачным усиком, похожим на извивающегося червя. Их было так много, что вскоре все его лицо скрылось под шевелящейся массой паразитов.
Куган с криком отшатнулся, машинально выдернув окровавленную заточку.
Живот Слоата разошелся, как родовой канал, из которого выплеснулись брызги прозрачного желе... и откуда-то из внутренностей вырвалось что-то извивающееся, бесформенное, похожее на корчащегося амебообразного слизняка с отвратительными пурпурно-синими прожилками. Оно было сальным и желеобразным, множество желтых выпуклых глаз, словно кладка яиц, были распахнуты, дюжина маслянистых, багровых, хлыстообразных придатков, похожих на цепкие щупальца медузы "Львиная грива", колыхались вокруг в поисках чего-нибудь, за что можно было ухватиться.
Куган отбил несколько из них, еще один рассек заточкой, и на пол полилась желто-зеленая кровь. Другой отросток вырвал у него клок волос, а еще один, почти с любовью, скользнул по голой руке Джонни, щупальце было гладким, почти шелковистым на ощупь.
Затем откуда-то снаружи донесся пронзительный, жуткий свист, на который вскоре ответили, казалось, сотнями других таких же свистов, переходящих в пронзительный, оглушительный хор и достигающих единой, ревущей, режущей слух ноты, которая заставила каждого человека в тюрьме упасть на колени. Звук пронзал уши, как раскаленные добела иглы.
Куган, вся кровь которого отхлынула от лица, сдавил руками виски, чтобы череп не разлетелся на части от сильного внутреннего давления.
Откуда-то с силой зарождающегося циклона начал дуть горячий чумной ветер.
Немезида принимала свое подношение.
Луис Кардоне почти не обращал внимания ни на бунтующих заключенных, ни на запах дыма, ни на тела, валявшиеся отдельно и сваленными в кучи по всей тюрьме.
Что-то другое взывало к нему.
Песня сирен. Это был призыв, и перед ним невозможно было устоять. Он, спотыкаясь, брел по коридору, обезумевшие толпы заключенных, чьи глаза были огромными, стеклянными и совершенно безумными, то отбрасывали его в сторону, то волокли за собой. Он слышал что-то похожее на отчаянный визг тысячи ошпаренных младенцев и знал, что это умирают люди во дворе... умирают от страха.
Он вышел в ночь и посмотрел в небо.
Живая первобытная тьма, неудержимый магнетический призрак, бестелесный многомерный фантом, состоящий из миллиона злобных глаз, облученная органическая пространственная червоточина, питаемая кипящим горячим ядром реактора разложившихся инопланетных разумов, жаждущих пропитания: человеческого серого вещества, разрываемого ужасом, паникой, разрушительным суеверным страхом.
Луис смотрел на это, охваченный ужасом, а оно потянулось к нему и нашло его подходящим, и тогда он начал кричать, пока его мозг не превратился в кровавый суп от эмболии, вызванной страхом, которая взорвалась в его черепе, как кассетная бомба.
Когда тюрьма была захвачена Немезидой, Кугана обхватили ищущие щупальца и с криками втянули в разрастающуюся эмбриональную массу Слоат-твари. Оно показало ему лицо Фрэнки МакГрата и лица сотен других, но он не испугался. Джонни
Слоат-тварь была мерзостью.
Туман, слизь и кровоточащие кости, белый, покрытый гнойными язвами, нерожденный паук, зародыш червя и нечто, состоящее из стеблей и пульсирующих пузырей, выброшенных на летний пляж в переплетении глубоководных водорослей. Смердящее, гниющее и разлагающееся. Призрак телеплазмы, клубки внутренностей и мешанина бугристых мускулов, борющихся за господство.
Именно таких тварей убивал Куган.
Лицо Слоата, горячее и бесцветное, с дрожью пыталось удержать форму на украденных костях. Но его блестящие глаза были живыми и смертоносными, желтыми и дымящимися.